|
* * *
Когда лошади и верблюды станут
веселыми братьями,
Когда избранный будет приветствовать
восходящее солнце
и односельчане повторять его
возгласы,
Когда цвет
будет силой, и звук — преображающим жизнь,
Когда дети
перестанут играть в войну,
Когда
деревья станут святыней, и земля — матерью,
Когда
встречи людей будут радостью,
Когда,
приветствуя одного, будут приветствовать всех,
Когда народы
будут единством,
Когда свобода
станет действительной,
Когда
звездные законы будут известны землепашцам
и мудрецы
будут воспитателями детей,
Когда золото перестанет быть
корыстью и станет знаком солнца,
Когда цветы будут огнями и волосами
земли,
Когда зерно будет младенцем и каплю воды будут чтить, как бога,
Когда союз избранных осуществится и
гармония станет слышимой, —
Тогда будут
пройдены каменистые дороги и настанут времена
обетования,
Тогда, веселые, с сынами радости, мы
будем пить вино славы,
И уставший глаз, покрасневший от пыли,
увидит
новые воды и новые земли.
|
* * *
М. Ларионову
На афише мировой
В пьесе Духа Возвышенья
Яркой краской — желтой, красной
Обозначен будешь ты.
|
В больнице
Уста молчали.
Говорили глаза, они сияли, как боги солнца.
Сияли два божества, сияли таинственные бездны.
Спокойствие, жизнь, могущество и любовь
Изливались из светородящих
бездн.
Человеческую нежность земли изливали они,
Жизнь дающие светлые тайны,
Вещие вечные тайны открывали и скрывали они.
Благословенье, победу, славу — больше, чем все это
Несли сияющие боги,
Падали без звука произносимые рядом слова,
Уста того же, кто говорил, молчали.
Окно и двери, стены и люди исчезли,
Рассыпалось, рухнуло, растаяло, исчезло все.
Глаз Бога себя явил —
Благословенно солнце, родящее око.
Друг неизвестный в жизни моей,
Очи твои цветут...
|
* * *
Я чувствую ужас перед собою.
Содрогаясь, с ужасом, с
отвращением я смотрю на себя.
Этот убийца, этот распутник, обманщик, вор — ты.
Непостоянный, ветреный, полный желанья зла —
Бабочка с глазами василиска.
Робко смотрю я на себя:
Ко<...>ров,* Иуда, Картуш,
Бездна воришек, игроков, распутников
Вместились в этой груди.
Злобное рычание слышно в твоей
глотке.
Робкой рукой тащишь ты одежду с
убитого,
Трусливый, боящийся шороха ветра,
Отравитель, грабитель, взломщик,
Плач обиженных
несется тебе вдогонку.
Ты,
вырвавший из рук хлеб,
Вложенный в них
милосердьем.
Вижу убийцу, забрызганного
кровью,
Глаза предателя, робкую руку вора
и его же походку,
Пену на губах обезумевшего
от мучительств,
Чем покрою я твои преступления,
Куда понесу их тяжесть...
|
В больнице
Прелестное дитя,
Не очень красивая,
Не бросающаяся в глаза своей
прелестью,
Со знаком Афродиты на нежных чертах,
Нежный свет к ним приникает, лаская, сияя.
Как зачарованный смотрю я на тебя,
Как на чудное чудо чудес
Смотрю я на тебя.
|
В больнице
(В больничном коридоре на постели лежит
старушка)
Бедная куколка,
Старушка-дитя.
Трудно поднять руку и
опустить ее трудно,
Трудно повернуть
голову.
Мальчик сидит, наклоняясь
На стуле возле
постели,
Внучек над
девочкой-бабушкой.
Мальчик хочет
сказать:
«Побудь еще с нами,
куколка-бабушка,
Нам с тобой хорошо.
Бабочкой от нас не
лети».
Мальчик ложку
подносит к устам...
Неподвижно лежит
старушка-дитя.
В глазах еще ясных
проходят друзья,
Братья, сестры,
весны и зимы...
Дверь уже
раскрывается.
Встретит тебя пусть
голос любимый
И поздравит с
прибытием.
|
В больнице
Бледные нежные тени.
Вижу шаги наших дальнейших
великих свершений.
В больничных халатах вы ходите,
курите,
Ведете незамысловатые речи,
Страдая, охая, кашляя,
Вы приближаетесь к берегу Стикса;
Беспокоен ведь первый шаг —
Смертью он зовется.
Но, омытые
волною реки, текущей издревле,
Вы вернетесь, протягивая розовые
круглые руки.
Ваши сияющие взоры не будут тогда
туманною тенью
Скользить по затемненным углам.
Сейчас вы — нежные, угасающие,
тихие.
Челн подплывает, он заберет и
меня вместе с вами,
Места хватит в просторном челне.
|
* * *
Ткущая сущность света сияет
В далях пространства,
Дабы исполнить мир бытием.
Благословение любви согревает
Последовательность времен,
Дабы призвать откровение всех миров.
И вестники духа обручают
Ткущую сущность света
С откровением духа.
И если человек может обручить
С обеими свое собственное Я,
То он жив в высотах духа.
|
* * *
— Откуда этот шум
и полет крыльев?
— Это голос моей
Млады.
Там зашумели
Орлиные крылья, где она
улыбнулась
своему дню.
Ее полеты веселы и прямы, ее
крылья
касаются облаков и играют с
громами,
Она смеется над своим братом в
пустыне,
над его ощипанной шерстью и
запыленным хребтом.
Приветливым голосом она кличет
его с высоты, и, забывая
колючий кустарник, по которому
он идет, пыль и зной,
Он отвечает ей своим
нестройным криком:
«Весело здравствовать,
государыня Млада! Весело
Шуми своим высоким крылом,
весело
кличь с высоты!»
Ведь это только во сне темной
ночью
над небом пустыни видел тебя,
Сидящей на гряде
каменистого рва
с крылом, висящим бессильно,
С градом подбитым пером, забрызганном грязью.
Веселый и сильный
Взгляд омрачен был тоскливою
думой, приличной
лишь вьючным животным.
Только во сне видел я гордую
грудь,
припавшей на землю.
Очи, смотрящие прямо на солнце,
серою пылью покрылись
в дремотной тревоге земной и
бесплодной.
Знаю, что сон был,
и снится обоим в пустыне.
Сны беспощадны бывают,
но надо уметь просыпаться.
Горе тем, кто сон принимая за
правду,
новым сном, еще более тяжким,
Его прерывают: они отдаляют
дня наступленье.
Надо уметь, просыпаясь, вновь
подниматься
навстречу Великому Дню.
Когда же орлий твой клёкот
заслышу или
встречаю коноплянкою милой,
Равняется ход мой прерывный, и
мерней,
важнее становится поступь;
Погонщиков палки мне
незаметней,
и глаз мой, к востоку
направленный прямо, сияет.
|
|