ЖУРНАЛ  «Дельфис» № 3/2004 (статья здесь приводится с небольшими дополнениями автора)

 

 

При словах «русский космизм XX века» многие вспомнят, прежде всего, великие фигуры А.Скря­бина, Е. и Н.Рерихов, К.Циолковского, В.Вернадского. Некоторые добавят сюда В.Хлебникова, В.Чекрыгина, А.Белого, А.Чижевского, М.Чюрлениса, творчество художников из группы «Амара-велла». Но для многих будет неожиданностью, если в этот ряд поставить имя художника Сергея Михайловича Романовича, до сих пор недостаточно известного. А между тем, именно его искус­ство, как считает исследователь его творческого наследия Виктор Владимирович МИТЮШИН, должно сыграть важнейшую роль в становлении духовных основ начавшейся эпохи Водолея. . Це­лью этой статьи и является дать первое знакомство с творчеством Романовича, предоставить воз­можность читателю почувствовать космическую суть его картин.

Русский космизм XXвека. Художник С.М.Романович

В.В.Митюшин

 

На афише мировой

В пьесе духа возвышенья

Яркой краской — жёлтой, красной

Обозначен будешь ты.

С. Романович —М.Ларионову

 

 

               Слова «космист», «космическая «философия», «космическое ис­кусство» обычно применяются тогда, когда речь идёт о чем-то грандиозном, превышающем зем­ное значение в пространстве и историческом времени, о том, что находится за пределами обычных человеческих переживаний и устре­млений. Это - и философия освоения космоса, и идеи преобразования земной жизни, даже и са­мой природы человека активным влиянием на процесс эволюции, и это искусство, раскрываю­щее реальность надчеловеческого бытия, гран­диозность вселенской жизни, откровение вы­сшего смысла человеческого существования. Среди русских космистов XX века явно выде­ляются две группы: одна - учёные материалисти­ческой ориентации (В.Вернадский, К,Циолковский, А.Чижевский) и другая - это художники с теистическим мировоззрением (А.Скрябин, В.Чекрыгин, Е. и Н.Рерихи, А.Белый). Особое место занимают русские философы начала века, такие как В.Соловьёв и П.Флоренский, примы­кающие к обеим группам. Упомянутые учёные связывали свою деятельность с преобразовани­ем прежде всего живой и неживой материи. Ху­дожники же, принимая эволюционный процесс на Земле как доказанный факт, ставили цель пре­ображать своим творчеством дух человека, про­буждая, подпитывая и развивая те высокие ду­ховные его качества, которые в той или другой степени присущи человечеству. Эти деятели то­же активные эволюционисты, причем их дерзно­венные замыслы, порой, не ограничивались за­дачей преображения духа живущих людей, а рас­пространялись даже на мир существ не вопло­щенных. Таковы А.Скрябин, В.Чекрыгин. Кажет­ся, что их чаяния были несколько фантастиче­скими, подсказанными ощущением безгранично­сти своей творческой мощи. Но и недостаточ­ность философских установок у художников, ви­димо, играла роль. Философы же занимались по­исками соприкосновения земного и небесного, основаниями познания и веры. И выводы, к ко­торым они пришли, не утешительны: между «житейским попечением» и «жизнью в духе» - бездна [1].

По-другому обстоит дело у Романовича. Он яв­ляет нам своим творчеством фигуру гармониче­скую, глубоко осознающую свои цели и возмож­ности и, хочется сказать, мистика с установкой на трезвление (православное слово, противопо­ложное «прелести»). «Любовь к действительно­сти» и поиск истины в философии, в искусстве (поиск красоты, правды чувства), в жизни и даже в вере - главные черты его характера.

В русском космизме первой половины XX ве­ка есть движение, ещё не оценённое в полной ме­ре, которое включает художников группы М.Ла­рионова. Это Н.Гончарова, В.Левкиевский, В.Че­крыгин. Многих мы не называем. К этой группе принадлежит и С.М.Романович. Главное для них то. что, познакомившись с поисками и находка­ми всех стилей начала века, они сохранили пристрастие к реализму, а многие из них и к религи­озному искусству. По богатству блистательных творцов, по широте и новизне, их творчество не уступает французскому импрессионизму. Но мир о нём до сих пор не знает. Нет пока и его «свя­щенных камней» и поклоняющихся им паломни­ков со всего света. Главной фигурой начала этого движения является М.Ларионов, а его конца -С.Романович [2].

Ларионов, художник с поразительно широ­ким откликом на жизнь, с уникальным колори­стическим даром, был создателем абстрактного стиля лучистой живописи, в котором в 10-е го­ды работали почти все художники ларионовской группы. Развитием идей лучистой живописи Ро­манович занимался всю последующую творче­скую жизнь, считая «живописную простран-ственность» важнейшим качеством картины, необходимым достоянием современного искус­ства [3]. Ларионов благословил Романовича, от­метив его дарование ещё в 1912 году, после чего он стал непременным участником ларионовских выставок «Мишень», «№ 4», а затем и одним из организаторов общества «Маковец».

Художники этого общества (1922-1925) — В.Чекрыгин, А.Шевченко, Л.Жегин, Н.Черны­шёв, Р.Флоренская, В.Пестель, В.Рындин (в дея­тельности общества активно участвовали литера­торы и философы — В.Хлебников, Б.Пастернак, П.Флоренский) - ставили великие цели, «идя пу­тём необозримой жизни, устремиться к созданию светозарной ослепительной реальности образов, преобразующих жизнь» [4]. Судьба распоряди­лась так, что только Романовичу довелось осуще­ствить замыслы «маковчан». Уйдя в глубокое творческое затворничество и тем самым сохра­нив полную творческую свободу от диктата вла­стей и художественной общественности, он оста­вил исключительное разнообразное творческое наследие (около 400 полотен и столько же рисун­ков), которые только в последние годы приходят к зрителю[1].

Сергей Михайлович осуществлял глубочай­ший синтез традиционных духовных ценностей и авангардных достижений, идей восточного и западного искусства, опыта собственной жизни и мировой культуры. Много ещё предстоит по­нять и освоить в его творчестве [5].

Помимо большого числа живописных работ и рисунков, Романович оставил замечательное ли­тературное наследие: письма, воспоминания, статьи о художниках и об искусстве, стихи. Язык его, казалось бы, неспешный и простой, на са­мом деле обладает какой-то особенной живостью и выразительностью. Наиболее интересны для нас в данном контексте его мысли о задачах ис­кусства, о смысле творчества.

Приводя некоторые выдержки из записей Сергей Михайловича и постаравшись вникнуть в них, мы осуществим первые соприкосновения с духом художника, настроимся на волну Романо­вича. Так, например, он пишет: «Живопись иррациональна. Она происходит из глубин человека, как родник бьёт из-под земли. Задача её — преоб­ражение видимого мира через гармонию, кото­рая знак истины. Работать в гармонии может тот, в ком она живёт - это тайна человека. Чело­век развивает лучшие высшие силы своей приро­ды, занимаясь живописью».

Итак, задача живописи, искусства (и, вообще, духовного творчества), как их видит Романович, -это преображение видимого мира через гармо­нию, а значит, усмотрение и воссоздание «пра­вильного и прекрасного соотношения всех ча­стей», как определяли гармонию в античности. Но частей чего? Понятно, что у Романовича имеется в виду гармония Космоса всего в целом: материаль­ного мира и идеального, человеческого и боже­ственного, преходящего и вечности. Но для осу­ществления такого преображения «...надо найти язык соответствующий и свободный, такой, чтобы действительность проходила через него незапят­нанная ложью и необезображенная неловкостью» (С.М.Романович, из работы «О реализме»).

Вот тогда, по мысли художника, жизнь пред­станет перед нами осмысленной и прекрасной, как одна из сцен «пьесы духа возвышенья» (по его собственным словам). Видимый мир, преоб­ражённый волей художника-духовидца, откроет нам тайны своего бытия. Но художник, говоря образно, не просто открывает священные тек­сты, а уподобляется иерофанту, совершающему обряд или лучше сказать акт посвящения, чей ду­ховный импульс играет активную роль в пробуж­дении высшего «Я» человека на пути к конечной цели его духовного развития. По Евангелию от Иоанна (гл.З) - это «рождение свыше» и возмож­ность «войти в Царствие Божие».

Следующий текст Романовича почти напря­мую посвящён этому таинственному событию. И хотя он пишет только о рождении в человеке ху­дожника, но, на наш взгляд, речь идет о боль­шем. «Что требуется от художника? - пишет Ро­манович. — Внимание, только внимание. Но оно может возникнуть в должной степени лишь тог­да, когда теряется рассудок и немеет язык перед той красотой, которую он хочет передать, имея её перед глазами или вспоминая пережитое. И лишь рука остаётся бестрепетной, повинуясь во­ле. Зачарованный, захваченный этим внутрен­ним видением, ибо оно должно возникнуть изну­три на призыв извне, он, отрешённый от себя са­мого, становится свободным провозвестником соединения его «Я» с мировым и рождения ново­го мира. Видящий красоту не будет лукавить. Где - нет правды - нет искусства, и "только одно тре­бование есть к художнику, и то отрицательное -не лгать" (Л. Толстой). Нет правил, нет законов, нет ни древних, ни новых, ни постоянных, ни временных формул либо канонов. Нет ничего, что возвышалось бы или связывало волю творца: может быть хорошо это, и может быть хорошо обратное». И далее Сергей Михайлович продол­жает: «Итак, внимание необходимо, чтобы увидеть красоту. Увидевший её не может не сделать всего для того, чтобы её передать - живописать её в звуках, в красках, в словах<...> Так рождается ху­дожник. Когда и как? Ты­сяча различных встреч может произойти - или это совершится в приро­де и её откровениях, или это встреча с искусством и его произведением, где красота встаёт, осущест­влённая человеком. Где впервые заговорит и дрогнет человеческое сердце? Это могут быть подготовительные шаги на великом пути; могут быть лишь маленькие огоньки, лишь искры ве­ликого огня, но они мо--гут воодушевлять, радо­вать и дарить счастьем человеческое сердце или сердце дитяти предчувствием великих сверше­ний. Так будущий художник встречает эти указа­ния своего дальнейшего пути. С замиранием сердца принимает он эти указания, внимание его растёт и растут откровения красоты. Где они бу­дут, каковы они будут - может дать ответ лишь не­повторимая природа человека и неповтори­мость его судьбы».

Речь идёт о божьем даре внимания человеку. «Восстань, пророк, и виждь, и внемли...», — гово­рит А.С.Пушкин в «Пророке». Но внимать мож­но «природе и её откровениям» или тому, «где красота встаёт, осуществлённая человеком». Причём при нашем перепрочтении этих строк на эзотерический манер под «красотой» можно понимать «мистический опыт», который вклю­чает в себя и встречу с искусством. Создание про­изведений, передающих мистический опыт, и было главной заботой Романовича. В своих жи­вописных работах художник дал новые глубочай­шие прочтения евангельских событий и особен­но страстей Христовых. Его пластический и жи­вописный язык, а также и его сознание были обо­гащены художественным и философским опы­том нового времени, а жизнь, полная испыта­ний, была отнюдь не кабинетным затворниче­ским существованием.

Романович в своём творчестве откликнулся поч­ти на все евангельские события. Но мы будем гово­рить об одной, из самых особенных, его картине -«Христос и Никодим» (Русский музей, Санкт-Пе­тербург). Речь идёт о свидании с Христом одного из учителей Израилевых — Никодима, который тайно ночью приходил к Учителю, чтобы полу­чить ответы на мучившие его вопросы: о рожде­нии Свыше, о Царствии Божием. И он получает не просто ответы, а откровения, которые приводят его в число ближайших учеников Иисуса.

На картине два изображения (см. 2-ю с. об­ложки) - Христа и Никодима. Слева - Христос с широко открытыми и как бы углублёнными в се­бя глазами. Взор направлен вперёд и чуть вниз, в сторону Никодима, фигура которого написана в 3/4 профиля. Он всем своим существом приль­нул ко Христу в глубоком внимании и глубокой  задумчивости. Всё про­странство - огненно-жёл­тые всполохи Божественно­сти духа Христа, пронизы­вающие и душу Никодима, а лучше сказать огнь его нез­римого земными очами Бо­жественного тела. Зрачки Иисуса - окна в мир иной, в Царство Божие. Волосы Его, отдающие голубизной огня небесного, - не побо­имся сказать для образно­сти - это змеи, змеевидные колеблющиеся нити сефи-рот, соединяющие про­странство человеческого тела Бога-Человека с Отцом Небесным. «Я творю дела не от себя, - говорит Иисус, - Отец небесный, пребы­вающий во мне, - он тво­рит». Иисус в Отце и Ни­кодим в Иисусе. Ощуща­ется, что Иисус чувствует душу Никодима, и если в этот момент не происходит с Никодимом вто­рого рождения, то предуготовление великое, по­священие в тайны второго рождения налицо. Вспоминаются слова французского мистика Сат-према о свидании с Шри Ауробиндо, о его небы­валом прежде духовном состоянии и о том, как он почувствовал, что в его темя как будто лёгкий палец вошёл. Это — из череды судьбоносных со­бытий общения учеников с великим учителем.

Нас поражает грандиозная экспрессия этой картины, созданная художником, видимо, в со­стоянии глубочайшей инспирации духом. Полы­хание густых сине-фиолетовых, вперемежку с го­лубыми и розово-фиолетовыми мазками, с рос­сыпью всей гаммы золотых создаёт живую вибра­цию всей ткани картины, живой трепет лица Спа­сителя в невиданном, незабвенном состоянии. И опять вопрос - как могло возникнуть это чудо? Возникнуть из вихря ударов, мазков, линий. «Жи­вопись иррациональна. Она происходит из глу­бин человека, как родник бьёт из-под земли<...> Это тайна человека», — поясняет Романович.

Погрузившись в созерцание Истины, мы по­чувствовали, как Божественное пространство на­плывает на нас. И мы становимся наблюдателями события, отдалённого от нас двумя тысячелетия­ми. Мы входим в него своим существом, дух Хри­ста живородит в нас. Что это - наваждение или впрямь сам Христос, наш Отец небесный (Кото­рый в нас, а мы в Нём) наполняет нас Благодатью? Романович, с одной стороны, как бы продолжа­ет творить миф о Христе, но в то же время демифо­логизирует повествование о событиях его земно-небесной жизни и, открывая нам их суть, художе­ственными средствами доказывает их реальность. Мы чувствуем, как наш микрокосм соединяется с Макрокосмом. Здесь начинается пробуждение ду­ши человеческой для её дальнейшего погружения и, наконец, воскресения во Истину. Вот синтез нау­ки, искусства, философии и откровения.

Следует заметить, что в мировой христиан­ской иконографии отсутствует этот сюжет. Толь­ко у Н.Ге имеется картина, которая называется так же. Но у Ге и Романовича изображены два разных момента времени из свидания Никодима с Хри-стами, по сути два разных сюжета. У Ге гневный Христос, указывая вдаль, говорит: «...ты – учитель Израилев,  - и этого ли не знаешь?» и «вы свидетельства Нашего не принимаете». У Романовича же Иисус в экстатическом состоянии, близком к преображению, говорит: «дух дышит, где хо­чет...», «...должно вам родиться свыше» и «...как Моисей вознёс змия в пустыне, так должно быть вознесену Сыну Человеческому». Почему нет в мировой живописи развития этой темы? Очевид­но, в ней нет ясного пластического эмоциональ­ного сюжета. Преображение Христа изображает­ся в более понятных контекстах, по прямому сце­нарию Евангелия (преломление хлеба перед удив­ленными учениками или встреча с Илией и Мои­сеем на горе Илионской).

Приходилось слышать об этой картине Рома­новича: «это чистейший экспрессионизм». Дей­ствительно, так можно сказать, имея в виду, что художник даёт нам высшую, ещё не виданную до него стадию экспрессии, в которой нет диктата стиля как такового над смыслом изображаемого, в которой высшая реальность - прекрасное - ре­шительно выходит на первое место.

Те переживания, которые может дать эта необыкновенная картина, не передаются слова­ми. Главное здесь то, что передаёт сама живо­пись. В словах нет того откровения, которое воз­можно в живописи. Представим себе человека, которому показали эту картину, сказав, что на ней изображён Христос и его ученик. Этот человек в конце концов мог бы понять почти всё по одной только картине. И тем не менее очень важно, что картина изображает именно «Христа и Никодима», причём по Евангелию от Иоанна, текст кото­рого всегда особенно привлекал Романовича сво­ей искренностью чувства и подкупающей прямо­той изложения. Ясно, что сам разговор Христа с Никодимом Сергей Михайлович продумывал на протяжении многих-многих лет. Как они в конце концов были им истолкованы? Как они, вообще, могут быть истолкованы, если на эту тему не ути­хают до сих пор споры христианских теологов [6]? Об этом пойдёт речь ниже. Но интересно, что, написав большую статью о H.Гe, в которой даётся вы­сочайшая оценка живопи­си этого художника и раз­бираются многие его ве­щи, Сергей Михайлович вообще не упоминает о картине Ге «Христос и Никодим». Быть может пото­му, что ему не хотелось го­ворить о том, что его лю­бимый художник попросту не внял самому евангель­скому тексту. Создается впечатление, что тогда, во времена Н.Ге и Л.Толстого, время проникновения в этот евангельский текст еще не пришло. Видимо,    оно пришло сейчас. И даже, быть может, именно с пересмотром этого текста  будет связано новое прочтение Евангелий, Библии, и вообще мифов народов мира и даже Христианский ренессанс в наступающей новой эпохи человечества,объединенного в мире, любви, стремлении к Истине,всстановлении мирового порядка, в заботе о своей родине - Земле - Эпохе Во­долея. И отправной точкой станет эта картина Сергея Михайловича «Христос и Никодим» из Русского музея. Вот так мы размечтались. По­скольку это очень важно, приведу мысли некото­рых авторов древних и новых.

Так, известный историк Б.Г.Деревенский пи­шет: «Большинство современных исследовате­лей приходят к выводу, что на иудейской почве не могло появиться сказание о чудесном зачатии Марией от Духа Святого. Для евреев это выгляде­ло бы нелепостью; ведь в древнееврейской и ара­мейской традиции "дух" (руах) — существо жен­ского рода! Не случайно, видимо, обмолвился в своё время Ориген (185-245): "Если же допускает кто Евангелие евреев, то здесь Сам Спаситель го­ворит: Теперь взяла Меня Матерь Моя, Святой Дух, за один из волосов Моих и отнесла Меня на гору великую Фавор" (Комментарий на Иоанна, 2:6). Почему иудео-христианский Иисус называ­ет Святой Дух своей матерью и как в связи с эт­им воспринимать его настоящую мать, Марию? Очевидно, палестинские христиане рассказыва­ли о символическом "новом рождении" Иисуса, "рождении свыше" (ср. Ин 3:3-5), произошед­шем либо в момент его крещения, либо в иное время, когда на него снизошёл Святой Дух (Руах ха-Кодеш), представляемый как новая, небесная матерь (в отличие от прежней земной). Вероят­но, нечто подобное говорилось иудео-христианами и о том, как Иисус стал Сыном Божиим» [7, с.483]. Ещё Деревенский пишет, что Епифаний (IV век) видел еврейское Евангелие на ара­мейском от Матфея, начинавшееся с крещения Иисуса, без его родословной.

В апокрифических евангелиях есть такой любопытный текст: «Некоторые говорили, что Мария зачала от Духа Святого. Они заблуждают­ся. Того, что они говорят, они не знают. Когда бывало, чтобы женщина зачала от женщины? Мария — дева, которую сила не осквернила. Она - великая анафема для иудеев — апостолов и му­жей апостолических. Эта дева — чиста, осквернились силы. И Господь не сказал бы: "Отец мой, Который на небесах..." — если бы у него не было другого отца, но он сказал бы просто: "Отец мой"» - Евангелие от Филиппа [8, с. 276].

А вот что написано в Живой Этике: «Уже го­ворил вам, что Матерь Мира скрывает Имя Своё. Уже Показал вам, как Матерь Мира скрывает Лик Свой. Уже Помянул о Матери Будды и Хри­ста. Конечно, теперь пора указать, что Матерь, общая Владыкам, не символ, но Великое Явле­ние Женского Начала, представляющего духов­ную Матерь Христа и Будды», «Та, которая учи­ла и рукоположила их на подвиг. С давних пор Матерь Мира посылает на подвиг. По истории человечества Её рука проводит неразрывную нить. При Синае Её голос звучал. Образ Кали был принимаем, основа Изиды, Истар. После Атлантиды, когда нанесён был удар культу духа, Матерь Мира начала новую нить, которая засия­ет теперь» [9, с. 8-11].

Взгляд на второе рождение у Деревенского и у Филиппа кажется очень естественным, но дока­зательство, основанное на том, что Дух — по-ара­мейски женского рода, нельзя считать безупреч­ным. Оно наивно-антропоморфно своим предпо­ложением необходимости подобия брачных от­ношений между земной матерью Иисуса и его Матерью Небесной. Здесь примешаны древние суеверия. Коли уж речь идёт о богине, то она мо­жет просто «заведовать вторым рождением». К тому же евреи, написавшие своё Евангелие, мо­гли для его легализации скрыть правду об отсут­ствии земного отца у Иисуса, приближая его к рангу традиционного пророка. Греки же восста­новили истину, которая была для них в порядке вещей — вспомним миф о рождении Персея от Зевса (Отца Небесного богов и людей) и женщи­ны Данаи. Текст Живой Этики, к сожалению, до конца не проясняет этот важный для теологии вопрос — Матерь Мира учит и посылает на по­двиг, но не рождает.

Внимательное прочтение Евангелия от Иоанна, тем не менее, позволяет разо­браться в этом вопросе, по теософ­скому рецепту припомнив и мифы других народов. Будда, например, родился от земных родителей, но ему, как и Иисусу, тоже открылись Небеса, и, покинув земное тело, он стал Богом. Буддисты верят, что че­рез множество воплощений, когда человек «победит свои грехи по­движничеством» (Шанкара), со вся­ким случится то же. Ведантисты на­зывают таких существ «дживанмук-ти», что обычно переводится как «дваждырождённые». В Древней Греции почти все боги были дважды-рождёнными.

Приведём сам текст из Еванге­лия от Иоанна (3:1-15), где описана встреча с Никодимом: «Между фа­рисеями был некто именем Никодим, один из начальников иудей­ских. Он пришёл к Иисусу ночью и сказал Ему: Равви, мы знаем, что Ты - Учитель, пришедший от Бога, ибо таких чудес, какие Ты творишь, ни­кто не может творить, если не будет с ним Бог.

Иисус сказал ему в ответ: истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия.

Никодим говорит Ему: как может человек ро­диться, будучи стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?

Иисус отвечал: истинно, истинно говорю те­бе: если кто не родится от воды и Духа, не может вой­ти в Царствие Божие.

Рождённое от плоти есть плоть, а рождённое от Духа есть дух.

Не удивляйся тому, что Я сказал тебе: должно вам родиться свыше.

Дух дышит, где хочет, и голос Его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бы­вает со всяким, рождённым от Духа.

Никодим сказал Ему в ответ: как это может быть?

Иисус отвечал и сказал ему: ты - учитель Израилев, и этого ли не знаешь?

Истинно, истинно говорю тебе: Мы гово­рим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели, а вы свидетельства Нашего не при­нимаете.

Если Я сказал вам о земном, и вы не верите, -как поверите, если буду говорить вам о небес­ном?

Никто не восходил на небо, как только сшед­ший с небес Сын Человеческий, сущий на небе­сах. И как Моисей вознёс змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому. Да­бы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную».

Как можно воспринять этот текст? Почему на замечание Никодима: «мы знаем, что Ты - Учи­тель, пришедший от Бога» Иисус неожиданно сказал: «если кто не родился Свыше, не может увидеть Царствия Божия»? Во-первых, потому, что Иисус понимал, что Никодима волнует идея второго рождения, которую, очевидно, пропове-дывал Иисус в избранном кругу. Эта идея заклю­чала не мысль о каком-то духовном совершенствовании, покаянии, молитве, крещении и т.п. Она была о неслыханном новом духовном рождении (не перевоплощении). Ведь Никодим говорит «в другой раз войти в утробу матери своей и родиться»? Иисус такую радикальную поста­новку вопроса принимает, но сразу уточняет смысл слов «родиться Свыше»: «Истинно, истин­но говорю тебе: если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие  Божие».

В этих сокровенных словах говорится о Духе, но не о Святом Духе. Значит ли это, что Иисус го­ворит о какой-либо другой Небесной Матери, не­жели Дух Святой, то есть Его собственная Небес­ная мать? Ведь в Евангелии евреев Иисус гово­рит: «Теперь взяла Меня Матерь Моя, Святой Дух, за один из волосов Моих и отнесла Меня на гору великую Фавор» [8]. Таким образом, ответ Иисуса можно понимать так: если кто не родился от воды и Матери Небесной, не может войти в Царствие Божие. Отметим, что в этом тексте Отец Небесный, о котором в других местах по­стоянно говорит Иисус, не упоминается. Итак, Отец Небесный и Матерь Небесная, поимено­ванная на 2000 лет христианской истории Ду­хом, разведены и поэтому смысл затемнён.

И вот как раз сейчас в наступившую эпоху Водо­лея и пришло время людям - христианам (и не только им) — осмыслить эти удивительные слова Иисуса как благую весть. В Евангелии от Иоанна сказано: «Рождённое от плоти есть плоть, а рож­дённое от Духа есть дух». От земных родителей рождается человеческое тело, а от Небесной мате­ри — дух, то есть небесное тело (по теософской но­менклатуре это соответствует переходу от низше­го манаса к Высшему Манасу. - Прим. ред.). И остаётся понять, кому же это обращено — «дол­жно вам родиться свыше»? Ответы могут быть раз­ные: всем добрым людям, всем христианам, из­бранным вокруг Иисуса, избранным во все време­на, избранным во времена Иисуса, а может быть и всем в эпоху Водолея или какие-то ещё эпохи.

Из контекста ясно, что это должно произой­ти при жизни человека на земле, что следует из слов Иисуса: «Дух дышит, где хочет, и голос Его слышишь, но не знаешь, откуда приходит и куда уходит. Так бывает со всяким, рождённым от Ду­ха». Понятно, что не об ощущениях человека по­сле его смерти здесь говорится. Потом в том же Евангелии от Иоанна Иисус говорит ученикам о том, что Он уходит к Отцу и будет для верующих в Него так же, как сейчас (когда Иисус говорит это) для Него Его Отец Небесный. Но ведь для Иисуса Отец Небесный не как для людей, а как для богочеловека. Поэтому Иисус будет для ве­рующих в Него (но после их второго рождения) как их Отец Небесный. Но так как те, кто родит­ся свыше, имели земных родителей, то из текста напрашивается вывод, что и у Иисуса они были.

Это, видимо, и есть главный смысл эволюции человечества. И по божественному Провидению он-то и будет осуществляться в эпоху Водолея в массовом порядке. Но считал ли Романович, что человечество ждёт апокалипсический конец, когда наберётся 144 000 святых мужей или наста­нет время, когда всякий человек, родившийся на земле, не умрет, а его возьмёт Бог y на Небо, как пророка Илию на огненной колеснице, то есть когда у всех людей разовьются чакрамы - огненные ко­лёса духовных центров - и они будут не умирать, а оставлять тело, подобно Будде? Это не ясно. Так или иначе, картина эта - поистине духовный хлеб для способного к созерцанию зрителя. То, что было важнейшей заботой Романовича - оду­хотворить холст, перенести на холст то, что он видел в мире - божественное присутствие (ли­ния Рафаэля), сделать так, чтобы оно излучалось зрителю, проникало в него, рождая ощущение божественности человеческого (то есть его, зри­теля) сознания, его бессмертия, предлагая при­нять участие в поисках Истины, — в этой картине Романовича выражено с колоссальной силой.

Романовичу было 27 лет, когда в журнале «Маковец» № 2 в статье «О реализме» он писал: «В поисках истины тысячу раз вернутся то к одному, то к другому, перетрясут, разберут, соединят вновь, прежде чем увидят и утвердят. Но неомра­чённая радость, уверенность в приближении ис­тины есть награда за стремление и труд в поис­ках истины и её выражения. Только привержен­ность открывает то, что скрыто, только терпе­ние получает, только искренность спасает от ошибок и только любовь к действительности ве­дёт к реализму в высшем смысле».

Истина здесь написана с малой буквы, но впол­не можно было бы поставить и большую. Какая удивительная вера, радость заключены в этих мощных ритмах восхождения к финальным ак­кордам «...и только любовь к действительности ведёт к реализму в высшем смысле». А мыслится — к Высшей Реальности. И хотя Сергей Михайло­вич упоминает о любви к Богу в этой статье (идея, которая иногда вызывает вопрос - как можно лю­бить то, что не знаешь), все же критерием истин­ности предлагается более понятная вещь - лю­бовь к действительности (заметим - не к прекрас­ному или доброму, а к действительности как она  есть). Эту теодицею сам художник осуществил по­двигом своей жизни, вселяя надежду и в других. Вот его стихи, которые воспринимаются теми, кто ищет Истину, как программные. В них боль­шинство строк имеет, как и в Библии, тройной смысл — прямой, иносказательный и тайный.

 

Когда лошади и верблюды станут весёлыми братьями,

Когда избранный будет приветствовать восхо­дящее солнце

и односельчане повторять его возгласы,

Когда цвет будет силой, и звук — преображаю­щим жизнь,

Когда дети перестанут играть в войну,

Когда деревья станут святыней и земля - ма­терью,

Когда встречи людей будут радостью,

Когда, приветствуя одного, будут приветство­вать всех,

Когда народы будут единством,

Когда свобода станет действительной,

Когда звёздные законы будут известны землепашцам

 и мудрецы будут воспитателями детей,

Когда золото перестанет быть корыстью и станет знаком солнца,

Когда цветы будут огнями и волосами земли,

Когда зерно будет младенцем и каплю воды бу­дут чтить, как бога,

Когда союз избранных осуществится и гармо­ния станет слышимой, —

Тогда будут пройдены каменистые дороги и настанут времена обетования,

Тогда, весёлые, с сынами радости, мы будем пить вино славы,

И уставший глаз, покрасневший от пыли, увидит новые воды и новые земли.

 

Широта интересов Романовича как художника и писателя имеет поистине космический масштаб. Чтобы он ни писал, или рисовал, или «живописал словом» — всё являет высшее достижение мастерства, глубины чувства, неповторимости и жизни. Он напоминает Пигмалиона, влюбившегося в тво­рение Бога — саму «действительность» — настоль­ко, что Афродита без его просьбы оживляла всё, чего он касался. «Я прихожу в отчаяние, как это можно сделать что-то не живое», — написал он как-то. Среди его работ портреты, автопортреты, би­блейская и античная темы, цветы, натюрморты, пейзажи, моря, литературная тема, «копии» ста­рых мастеров, абстракции, стихи и пр.

Из письма С.М.Романовича к П.К.Зефирову (1922-23 гг.): «Мы все, конечно, различны; но ско­рее не качеством, а количеством. Но некий мини­мум должен быть найден человеком, если он хо­чет быть художником. Этот минимум заключается обыкновенно в чувстве жизни или, если хотите, космической жизни. Пятно, линия, черта, удар, всякое движение как символ отзвука на жизнь все­ленной должны отражать интуитивное волнение и жизнь космоса. Я чувствую это очень остро, и для меня это является пробным камнем. И по от­ношению к художнику, и к произведению. Это ка­чество я у Вас высоко ценю так же, как у Ларионо­ва, который тоже отзывчив на жизнь. ...Может, конечно, случиться, что обладающий этим каче­ством и не ценит его вовсе. Как это бывает с деть­ми. Но у взрослых оно очень редко встречается, и в этом смысле художник должен стать ребёнком. Но не как чувствующее идеи и волящее существо, в этом, к несчастью, мы остаёмся ребятами».

Цветы («творения ангелов» — Романовичу нравились эти чьи-то слова) он писал с какой-то пристальной любовью, как будто они имеют ду­шу, жаждущую, чтобы поняли — как они прекрас­ны — и увековечили, и писал много, как, навер­ное, никто другой. Имеют ли цветы душу? Во вся­ком случае генный аппарат и аура у них есть. Но у цветов Романовича душа определённо есть — и у букетов она своя. Это тоже особое чувство кос­мической жизни.

Ещё несколько слов хотелось бы сказать о пор­третах. Портреты его всегда изображают душу ин­дивидуальную, ту её главную часть, которая являет­ся душой, предстоящей перед вечностью, душой сознательной и всегда по-своему прекрасной. Дру­гих портретов он не писал. Среди портретов осо­бое место занимает «Автопортрет с циновкой» — целая повесть свидетеля миров иных, живописная симфония, пропитанная золотом заходящего солнца, обещающего вернуться, отклик уитменовскому гимну прекрасной старости. Светятся руки Мастера-волшебника, сияет мерцающей одобряю­щей улыбкой лик святого подвижника. Солнце зем­ное и Солнце Небесное изливают нам свои лучи жизни и радости. Даже тот мрак, тот хаос, кото­рый у него за спиной, - это тёплая основа жизни, это уже тронутая возгоранием земля духа. Всё это — чудо духовного символизма. Это религиозное по своей сути произведение являет нам фигуру масте­ра, приглашающего войти в святая святых его ис­кусства, дающего новую жизнь благой вести о бого-человечестве, о смысле мистерии Голгофы.

Его картины на сюжеты древнегреческих ми­фов и литературы поражали и поражают «чув­ством античности» [10]. Это гимн природе, ра­дости бытия, поре цветения человечества. Но здесь надо отметить - кроме дара перевоплоще­ния Романовича-артиста (античные лица, фигу­ры, колорит как бы переносят нас в мифические времена), - ещё его глубочайшее понимание ми­фов, можно сказать разгадку их тайн. Но об этом особый разговор, для которого здесь нет места. Хотя он подтвердил бы ещё раз космичность мирочувствия и творчества Романовича.

Литература  

 

1.    Гайденко П.П. Владимир Соловьёв и философия Се­ребряного века. М., Прогресс-Традиция, 2001.

2.    Романович. Сборник материалов, каталог выставки. М., Русский путь, 1994.

3.    Инъшаков А. Лучизм по С.Романовичу//Искусство­знание №2, 2003.

4.    Маковец 1922-1926. Сборник материалов по исто­рии объединения, М., Гос.Третьяк.гал., 1994.

5.    Соколов М.Н. Мистический реализм Сергея Романо­вичах//Наше наследие № 58, 2001.

6.    Ренан Э. Евангелия и второе поколение христиан­ства. М., Терра, 1991.

7.    Деревенский Б.Г. Иисус Христос в документах исто­рии. М., Алетейя, 2000.

8.    Апокрифы древних христиан. М., Мысль, 1989.

9.    Листы Сада М., Озарение. Ч. 2. Новосибирск, Рериховское общество Новосибирска, 1990.

10.Лаврова Н. Мифологический жанр в творчестве С.М.Романовича 1920-44 гг. //Советская живопись№5, 1982.