|
Художник СЕРГЕЙ РОМАНОВИЧ |
|
Выдержки из переписки |
|
Из переписки с М. Ф. Ларионовым, А. К. Ларионовой-Томилиной,
Н. М. Чернышовым и К. К.
Зефировым С. М. Романович —
К. К. Зефирову
18 ноября 1924. (Москва) …Нам нужно стараться, чтобы не даром прожить жизнь,
если не для других, то хотя бы для себя сделать и подвигнуть… образ
совершенства… С. М. Романович —
К. К. Зефирову
(1920-е. Москва) Я часто вспоминаю Вас
и то, как интересно Вы появились в Москве… Мы все, конечно, различны; но скорее
не качеством, а количеством. Но некий минимум должен быть найден человеком,
если он хочет быть художником. Этот минимум заключается обыкновенно в чувстве
жизни или, если хотите, космической жизни. Пятно, линия, черта, удар, всякое
движение как символ отзвука на жизнь вселенной должен отражать интуитивное
волнение и жизнь космоса. Я чувствую это очень остро, и для меня это является
пробным камнем. И по отношению к художнику, и к произведению. Вот почему мне
было так неприятно, когда А. В. (Шевченко) стал хвалить Кончаловского,
у него не было никогда этого чувства единой жизни, которое необходимо для того,
чтобы создать что-нибудь живое. Это качество я у Вас высоко ценю так же, как у
Ларионова, который тоже отзывчив на жизнь. …Может, конечно, случиться, что
обладающий этим качеством и не ценит его вовсе. Как это бывает с детьми. Но у
взрослых оно очень редко встречается, и в этом смысле художник должен стать
ребенком. Но не как чувствующее идеи и волящее
существо, в этом, к несчастью, мы остаемся ребятами. Что еще меня привлекает в
Вас — это категоричность, бескомпромиссность выражения Вашего существа Вашим
искусством. Точно также «неестественность» характера… живописи Вашей. Это
доказательство, что станковая живопись «некрасивая» может быть прекрасной по
существу… С. М. Романович — М. Ф. Ларионову 19 декабря 1925. (Москва) …Правда, я имею мечту… соприкоснуться непосредственно
с Великим завещанием, говорящим со стен музеев Европы — о величии человека, о прекрасном,
о свободе, то знание, о чем мы имеем в душе, и что укрепляюще, благотворно
изливается из произведений искусства и особенно то, что сохранило свет и звук
античного мира, который является в некотором роде моими цветами. конечно, совсем не археологически
и даже не во внешности, но об этом после… С. М. Романович — М. Ф.
Ларионову
17 сентября 1926. (Москва) … Я хочу от произведения той сверхестественной
жизненности и даже внешнего воздействия настолько сильного, что поднимает человека
над его обыкновенными чувствованиями; цветов, соединенных в самых сильных
накаливаниях, и пространства, образующегося в танце. То есть волшебства, что
дает нам Рубенс после Тициана, Делакруа … а из
искусства символического наши росписи и иконостасы, которые действуют
гипнотически и потрясают душу своими цветами точно так же, как медные оркестры
действуют на животных… С. М. Романович — М. Ф.
Ларионову
18 января 1927. (Москва) …Мне кажется, что тот, кто чувствует цвет, как Вы, не
может существовать без живописи. Такие качества колориста заложены в нем, в его
природе, побуждают его в этой удивительной игре высекать новые огни, те
прекрасные контрасты, свойственные живописи. Вы уже владеете этими качествами,
как… Соловей, как Пушкин, как Венецианцы. И я страшно рад тем обстоятельствам,
что Ваша палитра говорит, я не сомневаюсь в этом, с тем же блестящим,
прекрасным и богатым звуком, который меня поразил еще 15-летним мальчиком,
когда я увидел в первый раз (Ваши работы) в актовом зале Училища Живописи,
Ваяния и Зодчества. Глубина и сила цвета и формы всегда Вам сопутствовали…
и я думаю, что вы видели и видите столько прекрасных вещей, обогативших
Вас и как художника, и как человека, чувствующего идею… С. М. Романович — М. Ф.
Ларионову
26 мая 1927. (Москва) … Какая в нем (Рубенсе) полнота производящей
жизненности. Как каждый удар живет… И то, что Вы
имеете с ним родственные черты, — это несомненно. Та же жизненность присуща и
вам, когда как будто сама природа создает формы. … То, как Вы использовали цвет, вводя
его всегда в какое-то светящееся вибрирующее пространство… отвечает этой
пространственной великой задаче. Выводя предмет из обиходного пространства, как
это и должно, Вы находите ему особое идеальное, полное прелести. Кроме того Вы близки грекам
(я наделяю Вас всем лучшим, что имею). Картины Помпеи импрессионистического
характера имеют родство с Вашим общим акцентом, пожалуй, даже больше, чем
французы. С. М. Романович — М. Ф.
Ларионову
(1920-е. Москва) … У меня, Михаил Федорович, есть идея, но Вы наверное не согласитесь с ней. Она такова: открыть
выставку «Новые передвижники». Я думал об их роли и нашел, что она замечательна
и дала великие плоды — Ге, Суриков и А. Иванов (хоть
он и не их, но их идеи). Это будет контрмера против «Мира
искусства», проповедующего глупый принцип чистой живописи. Суриков — великий
мастер колоссальной силы. Вам издали вряд ли это будет
по сердцу. — Отсутствие эстетизма, острота трагического миросозерцания,
творческое отношение к жизни. Мощь! Мощь! Ставит его впереди кого угодно. У
него есть живопись, перед которой французы 0. Вспомните «Совесть» Ге или
«Оплакивание Христа» или его «Распятие», его разбойников, так что мы, беря их
щит, на котором написано: философия и романтический рассказ, не унижаем себя,
но вместе с тем раздавим декадентов, убьем «Мир искусства», где живопись как
таковую проповедуют Мильман и Мамов.
У Репина также есть хорошие вещи — его «Дуэли», есть они и у Перова, и у Саврасова. Вы понимаете, что не о подражании им я говорю.
Эта мысль — не мнимой остроты, как я думаю. С. М. Романович — Н. М. Чернышову
Дорогой Николай Михайлович! Был
рад получить от Вас письмецо. Увы, не так много нас осталось, которые
встретились и нашли общие интересы в искусстве около полувека тому назад. Рад
был еще и потому, что Вы меня вспоминаете. И главное, это показывает, что Вы
чувствуете себя достаточно удовлетворительно, а здоровье становится в нашем
обиходе довольно ощутимой статьей. Когда я буду на Масловке, которую я знаю отчасти в ее новой форме,
обязательно постараюсь Вам позвонить, что не всегда просто — телефона у меня
нет, — или зайти «на ура». Мне очень хочется Вас повидать. К сожалению,
глухота моя усилилась настолько, что иногда общение бывает затруднительным, но
думаю, мы все же сумеем поговорить и для меня есть о чем: я думаю, что Вы
знаете много, что мне мало известно и что меня интересует о прошлых художниках.
Еще есть и просьба к Вам. Вы мне как-то подарили отпечаток с рисунка Бромирского к проекту памятника Сурикову: фигура ангела с
большой головой (это наверно было сделано для Маковца).
Этот отпечаток у меня и сейчас есть, но за долгие годы он так потерся и
загрязнился, что стал трудно различим. Может, у Вас
сохранился хороший? Все-таки я кое-что написал о петре Игнатьевиче, и мне хотелось бы
иллюстрировать несколькими снимками с его работ. А этот рисунок очень хорош.
Если он в единственном экземпляре у Вас, я его пересниму и возвращу. Я, пока, благодарение Судьбе, занимаюсь живописью, и
поэтому считаю жизнь свою благополучной. Надеюсь Вам что-нибудь показать и
увидеть вашу живопись. Спасибо, что вспомнили и написали. Поздравляю Вас с приближающимся Новым Солнечным
Годом — уже меньше месяца осталось до солнцеповорота.
Дружески жму руку и Остаюсь
Вашим
С. Романович. Привет Вашей супруге и семейству. Вы написали мне по старому адресу. Его теперь
переделали. Мой адрес: Москва В-335, Профсоюзная ул. Д. 48, кор.
3-й, кв. 67. Н. М. Чернышов
— М. А. Спендиаровой
Многоуваж. Мар. Александр! Разделяю с Вами день печали,
день воспоминания о Сергее Михайловиче Романовиче. О редчайшем, тонком —
глубоком художнике. Справедливая оценка его
творчества в целом, едва ли наступит скоро, но талантливость его видна
во всех делах, к которым он прикасался. На все Ваши вопросы я не
смогу еще ответить, но постараюсь успеть это сделать. Со своей стороны
хотелось бы от Вас получить его фотографическую карточку (можно маленькую), а
также ознакомиться с его мыслями: 1) о Ге (о чем я догадывался)
по подаренным им мне фото с мастерской Ге; 2) о Феофане Греке? Желаю Вам успехов в Вашей
роли спасения его наследия, но я думаю, излишняя ваша щепетильность в
реставрации и подрамниках не погубила бы кое-чего. С приветом
и пожеланиями здоровья, его друг (подпись: Н. Чернышов) 9.11.1969 Род. 1894 г. Сконч. 22 ноября 1968 г. М. Ф.
Ларионов — С. М. Романовичу
5 сентября 1960 Сережа
дорогой, милый, драгоценный друг — друг всей моей жизни и молодости, духовный
мой брат — годы нас сравняли, но я 10 лет парализован: правая сторона плохо
действует, но сердце слева и оно продолжает любить со всей силой тебя (прошу,
перейдем на ты. Это ничего не изменит, но может быть, будет проще).
Но пока, Сережа, спасибо за все, что мне послал. Я получил все благодаря
Анатолию Леонидовичу, а главное — известие о тебе и твое письмо
и записочку М. Спендиаровой. Наташа Гончарова шлет
вам обоим горячий привет. Я получил все книги, что ты выслал. Не писал и — вот
какая радость. Саботницкий — самый веселый человек в
мире. Теперь чтобы не забыть: зайди, пожалуйста, в Трехпрудный
пер., дом Гончарова и узнай, жив ли ее брат Афанасий? Там же недалеко жила моя
сестра Александра Ф. Миртова. Я давно от нее не имел
известий — может быть уехала в другой город? Я и Гончарова все наши
встречи с Тобой помним! Теперь через Анатолия Леонидовича проще будет общаться
и прямо по почте. Мы тебя, Спендиарову
и вашего сына крепко от всего сердца обнимаем и целуем. Вот это место я специально
поцеловал Как ты это сделал когда-то
давно. Миша Ларионов. Очень был бы (рад) Вас
вдвоем увидеть. Может быть, хотя бы с экскурсией, приехали бы в Париж? М. Ф.
Ларионов — С. М. Романовичу
Вторник 5 марта 1963 Дорогой Сережа, ты не
знаешь, как я обрадовался, получив твое письмо. Очень уж ты меня
превозносишь, мне даже стыдно. Иметь такую привязанность, как
твоя, это такое счастье. Только это уже дает силы многое переносить.
Хорошо бы, если бы ты смог приехать. Не знаю, кажется мне, ты
много думал о нашей дружбе. Дружба — это очень редкая вещь. Я все твои письма
сохраняю. Я для тебя приготовил и пошлю по почте, но лучше бы ты приехал сам, и
я тебе тогда передам. Когда ты увлекался Delacroix, я приобрел для тебя 1-ое
издание его дневника в 3-х томах, плюс его писания и его дневник в одном томе,
с его портретом, гравированном им самим. Все это я хотел бы тебе передать. И
еще книжки, так как ты интересуешься главным образом живописными формами, все,
что касается этих вопросов, и что у меня есть, передать тебе. Очень жаль, что в мое
отсутствие у меня украли Дюрера, первое издание, гравированное форм человека. Я
прошу тебя об этом никому не говорить. Если у тебя есть человек,
которому ты веришь, и мог бы прислать с письмом от тебя, я смог бы ему передать
все. Пиши мне, пожалуйста, почаще, хотя бы несколько строк. И если знаешь кого, кто
приезжает из Москвы, попроси меня навестить. Передай мой сердечный привет
твоей жене и поблагодари ее за память. Тебя самого обнимаю. Поседел ты или нет?
Я до сих пор не потерял натурального цвета своих волос. Если есть у тебя
фотография, пришли. Главное же пиши почаще. М. Ф.
Ларионов — С. М. Романовичу
Воскресенье 2 июня (1963) Дорогой Сережа, ты просишь
написать тебе о Делакруа, но ведь я не могу сходить на выставку, могу тебе
рассказать только то, что узнал из газет и что помню, когда мог ходить его
смотреть. Его ателье совсем близко от меня на маленькой площади, окруженной
старыми домами. По середине громадный фонарь на острове из асфальта, откуда
растут четыре тоже громадных дерева: не то Катальпа, не то Пауловния.
Теперь там музей, как ты знаешь, наверно. Вообще трудно и утомительно писать о
художнике, которого давно не видел. Раз ты просишь писать о себе, лучше буду
писать о себе. Это проще. Сижу сейчас в саду. Почти 6
часов вечера. Очень, слава богу, тепло стало. До сих пор очень редко
приходилось выходить из-за плохой погоды. Сегодня же забрался даже в тень,
солнце слишком печет голову. Писал ли я тебе, что дом, где я сейчас, 18 века с
высочайшими окнами. Под окном, около моей комнаты, цветет розовый куст, цвета
розового леденца, а у другого окна, но не у моего, к сожалению, темно-красный (Van Dyck). Сад сильно запущен, зарос
всякими кустами. Перед выходом в сад терраса — площадка, оканчивающаяся
балюстрадой со всякими вазами и колонами, завитыми плющом; потом дорожка идет
вниз с обоих сторон балюстрады, довольно крутая. Туда
я никогда не ходил, я плохо хожу, опираясь на две палки и сгорбившись, несмотря
на советы докторов держаться прямо — им легко говорить, побыли бы в моем
состоянии. Левая рука действует
нормально; правая — плохо, все же могу ей подписываться и даже иногда рисую ей.
Ощущение, точно кило двадцать к ней подвешено. Сплю как все люди — когда
плохо, когда хорошо. Кровать моя скрипит, кряхтит при малейшем движении. Могу
сказать, что ею я не доволен. Но хозяйка выдерживает
стиль Empir и менять на простую
железную и удобную кровать не хочет. Говорит — некрасиво. Вернее же она такая
громоздкая (кровать, не хозяйка, хотя и хозяйка большого объема) и ей некуда ее
ставить. Весь дом переполнен старой мебелью. Тебе понравилось бы. Я очень был бы рад тебя
увидеть. Поседел я очень мало. Особенно когда подстрижен под скобку, седых волос совсем незаметно.
Больше 65 лет мне никто не дает, чаще же и того меньше. Зубов собственных во
рту осталось мало: 5 зубов передних, боковые под
коронкой и 8 или 10 передних искусственных. Слышу очень хорошо. Говорю же,
когда устаю, язык заплетается немножко. Правый глаз затронут болезнью. С очками
зрение выправляется — для чтения, но мне лень их надевать — лишняя тяжесть.
Легкие и желудок в полной исправности. Желудок я часто перегружаю, так как еда
очень вкусная. Курил я мало, теперь уже бросил давно. Сердце — ничего, но
иногда неизвестно почему, начинает быстро биться. Примешь лекарство, оно быстро
успокаивается. Года два тому назад я еще делал нечто вроде гимнастики, приседая держась за перила окна. Но теперь уж не могу пока.
Если погода удержится хорошей, попробую начать снова.
Плохая погода меня гнетет. Спасибо
тебе большое за фото. Если память мне не изменяет, ты мало изменился. И очень тебя благодарю
за Делакруа. Я читаю его понемножку — устают руки держать книжку. Он мне по
существу далек. Я люблю интимность. Он для меня официален и холоден, через чур рассудочен, разумен, через чур организован. Я же и
организованность — две точки, крайне противоположные,
не совместимые. Если ты узнаешь, что
кто-нибудь едет а Париж, попроси заехать ко мне. Очень
я соскучился по своим. Конечно, лучше бы всего, если
бы приехал ты. Если у тебя затруднения в деньгах, может, мог бы я оплатить билет отсюда. Разрешается ли это? Я и сейчас считаю
вдохновение самым важным в искусстве. Только если ждать, чтобы оно само
приходило, пожалуй, прождешь всю жизнь. Надо как-то заставлять его появляться,
напрягая свою мысль. Постепенно становится ясно, чего добиваешься. По поводу лошадиного глаза Гро, о котором ты пишешь. Что правильно? Есть у Кранаха Венера. Не помню, в каком музее в Италии. Все
пропорции у нее страдают с точки зрения правильности форм. Длинная-предлинная.
Однако, в этом вся ее прелесть, оторвать от нее глаз невозможно — так хороша. У нас уже отцвели все
фруктовые деревья, сирень. Ландышей в этом году не видали. Сейчас перед окном
моим цветет розовый каштан, и с какого-то дерева залетают в комнату семена-летучки.
За каштаном стоит кедр. Поблагодари, пожалуйста,
твою жену и сына и передай им мои пожелания счастья и здоровья. Чем занимается
твой сын? Почему он спрашивает, прислать ли мне игрушки? Он их делает сам?
Лучше разных марок на конверты. Целую тебя, милый Сережа, и
очень благодарю. Пиши почаще, не считайся с моими
ответами. У меня жизнь однообразная, только и радости — письма получать. Твой
Миша Не мог бы ты мне найти и
прислать книжку: В. М. Лобанов «Художественные группировки за
последние 25 лет». Худож. издательство, Акц. О-во АХР. Москва 1930. М. Ф.
Ларионов — С. М. Романовичу
Дорогой Сережа! Я не писал так долго оттого,
что раньше я диктовал, а теперь пишу сам правой (больной рукой). В этом мой прогресс,
но, так работая, я вместо того, чтобы письму уйти завтра утром, пропишу его еще
несколько дней. Показал, что могу, теперь передаю в более умелые руки. Но не
попал: она уходит на базар покупать главным образом фрукты, а он в 12
закрывается (базар). Фрукты потому, что я их уничтожаю в неограниченном
количестве, сверх всей обильной еды, которой меня здесь кормят. Узнал ли ты о возможности
приехать сюда? В смысле паспорта, визы и уплаты проезда взад и назад отсюда,
мною? Поторопись узнать, а то лето пройдет скоро. Правда, в октябре здесь
бывают иногда очень хорошие жаркие дни. Уж сейчас чувствуется дыхание осени,
дни короче. Дом, где я живу, очень старый, и зимой не так хорошо отапливается.
Я топил маленькую печку, приставленную к камину, а хозяйка ворчит, что я сожгу
дом. Ты спрашиваешь, кого я люблю
из художников? Тех, кто более живописен, как Джорджоне, Тициан, Вер Меер, Chardin, Рембрандт, Греко. Вообще венецианская школа и
испанская мне нравятся больше, а Ботичелли и Рафаэль
мне нравятся по-другому. Они передают другие вещи прекрасно. Из средних
художников очень нравится Ватто. Замечателен Turner,
англичанин. Трудно вспомнить всех так сразу, я так давно не был в музеях,
больше 15 лет. Уж 13 лет как я хвораю, а раньше не ходил по лени. Ранний Utrillo, белый, очень хорош, а мать его какая-то
бесчувственная. Руо много и все одно и то же и
скучно; раздули его вовсю. Массаж мне делают два раза в
неделю. Вперед была дама, а завтра придет молодой человек, ее заместитель во
время ее отпуска. Хожу я теперь лучше. У меня теперь есть человек крепкий,
который меня водит. На него я опираюсь без стеснения. Только погода у нас за
последние дни страшно душная, грозы — посвежеет, потом еще душнее. Обещают
ненормально жаркий август с дождями. Так как это американцы предсказывают для
Европы, то, наверное, как всегда, ошибаются. Теперь мне надо ложиться
спать. На всякое такое предприятие время уходит много. Целую тебя и жду твоего
приезда. Спасибо за красивые марки на конверте. Я тоже обнимаю, как крепко
могу, тебя — ты моя молодость и радость. Не считайся, пиши почаще,
милый мой, так же всегда
твой Миша Очень люблю фрески Косса Стефанойа, феррарской школы, ученика Мантенья.
У меня есть книжка о нем. Если когда-нибудь она найдется, я пошлю
ее тебе <М. Ф. имеет в виду росписи замка Скифаноя
1469-1470 гг. в Ферраре, созданные Франческо дель Косса>. М. Ф.
Ларионов — С. М. Романовичу
14/15 6-63 Дорогой Сережа! Пожалуйста, если ты помнишь,
была в 1915-ом году выставка в историческом музее. Найди мне каталог
этой выставки или поговори с Львом Федоровичем Жегиным,
может быть, он вспомнит, вместе вспомните всех участников этой выставки, тот
состав, и сделай мне полный каталог, который побыстрее
пошли мне. Вообще собери все каталоги, какие сможешь, что будешь
находить, сразу присылай. Это нужно мне для выставки моей и Нат.
Серг, которую делает Музей
Современного Искусства в Париже. Л. Ф. Жегин может
тебе помочь, т.к. мы знакомы давно и дружим почти с нашего детства. Адрес Жегина:
Зубовский бул. Д. 15, кв. 7, Москва Г-21. Я помню, что в выставке 1915
года участвовали, кроме нас двух, Татлин, Бурлюк Давид, Лентулов и еще
несколько человек, не особенно много. Если выписку из каталога делать сложно,
может, можно прислать сами каталоги (если можно на машинке в 2-х экземплярах) и
я их отошлю тебе обратно, сейчас же после открытия выставки, т. е. В конце
сентября. Если выписку, то нужно указать точное название каталога, издательство
и год издания. Я не помню, было ли там какое-нибудь предисловие. Мне это очень
важно, потому что здесь распространяют слухи (думаю, жена Кандинского, которая
уже давно утверждает, что ее муж раньше меня все изобрел), что я указываю
неправильные даты моих произведений. Каталоги московские были бы вещественным
доказательством правильности. Если ты знаешь другие какие старые журналы, где говорится обо мне, или
книги, пришли их тоже, пожалуйста, или расскажи, с указанием их заглавия и
издания. Главное, упоминание моих вещей с датами. Перечисли, что есть у тебя из
моих вещей, тоже с датами, если знаешь. Может, книжки и журналы
можно послать наложным платежом, а то ведь, это тебе
очень дорого обойдется и так я на тебя уж чрезмерную нагрузку
наваливаю. Целую и обнимаю тебя крепко.
Спешу поскорее отправить письмо.
Твой всегда Миша М. Ф.
Ларионов — С. М. Романовичу
9 сентября 63 Дорогой Сережа, получил
сегодня утром твое письмо с выписками из каталогов. Спасибо тебе и поблагодари,
пожалуйста, Марию Алекс. От меня. Я очень очень
ей благодарен. Ты написал, что посылаешь одновременно письмо
Ксении. Хотел ли ты вложить его в свое и забыл, или должно оно придти отдельно?
Потому что я его не получил. Если найдутся
какие другие каталоги с репродукциями, я их тебе пришлю. Наиболее полные — это Базельский и
Лондонский, которые посылаю тебе сегодня. В моей квартире страшный
беспорядок. Сам я в нем разбирался, но не посвященному в тайны моего хаоса
человеку отыскать что-нибудь трудно. Целую тебя очень крепко и
благодарю Вас обоих еще и еще раз.
Всегда твой, Мой
дорогой Сережа,
Миша М. Ф. Ларионов
— С. М. Романовичу
Милый Сережа!!! То, что с тобой приключилось
очень серьезно. Ради всего для тебя дорогого, исполняй предписания врачей и,
главное, не уставай. Зачем было мне писать такое длинное письмо? Ты думаешь, как
мне было страшно читать как ты страдал? Было радостно,
когда русские доктора твои страдания успокоили и мне было
очень приятно. То, что было, это хорошо,
что прошло. Я очень сожалею, что надавал тебе поручений. Пожалуйста, не думай о
них. Главное — твое здоровье. Напиши поскорее, как себя чувствуешь в 2-х
словах. Целую
крепко твой Миша М. Ф.
Ларионов — С. М. Романовичу
30.08.63. Дорогой Сережа! Тебе доктор гулять по
минутам прописывает, а ты по 14 страниц пишешь мне и считаешь это отдыхом, и
еще при этом палитры чистишь и еще что-то делаешь. Подожди немножко. Вот, я тебе написал второе
письмо — прошу тебя, не утомляйся. Ты же настоящую поэму в мою честь написал. Я
никогда не предполагал, чтобы можно было меня так чувствовать, ценить и любить.
Сам понимаешь, читать тебя было так приятно. Так поэтично, с таким
вдохновением, что читал, думая, что не ко мне относится. Но должен тебе
сказать, кроме искренности твоего чувства ко мне, пишешь ты очень хорошо. Не
знаю почему, встает у меня в памяти твоя живопись, которая, кажется, называлась
«Оркестром». Где он теперь? Нет ли фотографии его? Ты выставил его на первой
выставке Бубнового валета, первая выставка, которую я устроил,
думая продолжать. Но так как деньги достал Лентулов,
они решили устроить другую выставку, взяв только название. Тогда я перестал
этим заниматься, и уговорил тебя и всю молодую компанию уйти из Бубн. Валета. Кончаловский очень
был сторонник всякого общества официального, так что он и Машков остались с не
их Валетом да потеряли всю молодежь и через несколько лет устроили путаницу.
Мне следовало бы тогда написать, что один валет другому не родственник никак.
Ну, да теперь все равно. Мне помнится, моя у тебя
«Индюшка с индюшатами» сделана скорее в 1903. Пейзаж с лодками тоже более
ранний. Путешествия в Турцию никогда в действительности не было, я его выдумал
с начала до конца. Оно так и называется «Из воображаемого путешествия…» это был
(твой Турок) у меня целый период, совсем другой, чем мой альбом «Путешествия»… Альбом
у меня помечен 1907, издавал его Поволоцкий в Париже;
я сказал пометить его 1907, но выдумывал его в 1905-6 годах. М. Ф.
Ларионов — С. М. Романовичу
30. 12. 1963 Дорогой Сережа! Получил сегодня твое письмо, и желаю тебе, жене
твоей и сыну Прекрасного Нового Года и всего наилучшего в нем. Обнимаю всех так, что кости
хрустят, хорошо, что на бумаге. Милый Сережа береги себя и
не смей хворать!!! Целую крепко накрепко Всех…всех…всех… Тебя, Сережа, особенно твой Миша Простите, пожалуйста,
дорогой Сергей Михайлович, что так долго оставляла Вас без известий о Маэстро.
Никак не могла выбрать время свободное. Ведь у нас уходит его
очень много на вставанье, укладывание и на еду, а днем я езжу в Париж или на
«службу» или на разведку приблизительную — в его квартире, где за больше чем 40
лет накопилось много газет (полусгнивших), которые прежде чем выбросить, надо
перетряхивать, т. к. в них часто «убраны» рисунки Миши и забыты. Спасибо Вам обоим за
пожелания к новому Году. От всей
души желаю Вам счастья и здоровья. За неимением возможности послать настоящие
цветы Марии Александровне, наклеиваю их на конверт. Мы очень мечтаем прилететь
в Москву, но как осуществить? Самое трудное, пожалуй,
доехать до аэродрома и подняться по лесенке в самолет. И волнения перед
отъездом. Но все это, конечно, одни мечты. Еще раз желаю вам всем счастья и
здоровья. А. Томилина Печка добавочная есть, но
дрова никуда не годятся: или сырые или как губка и сгорают в один момент. Все
же в комнате тепло довольно. Миша большей частью лежит на постели, что хорошо,
так как дом очень старый и из окон и дверей, несмотря на мои затычки,
дует сильно. Из письма
С. Романович — Ларионову
16. 6. 24 Почти
(уж) десять лет…(иль) более того, Как
далеки мы верстами, конечно, а не сердцем. Я
молод был и ринулся к тебе с счастливым криком. Ты
полюбил меня, склонясь веселым сердцем, полным жизни.
На
море южном ты, А я
под серым небом, тебе и мне родным, Мечтаю
заключить тебя в объятьях И
полететь к отрогам гор сухих, сходящих к морю. Нет.
Ты лучше поспеши, И
двиньтесь вы с Наташей Сюда
к полям сырым и вечерам туманным, Где
города раскинув стан, Москва
шумит базаром деревенским, Огнями
вечера и грязью нарумянясь. Прекрасней
нет ее, а небо севера заменит И
ветра шум унылый И
моря синеву и брызги, блеск Парижа. Земля
родная здесь вздыхает И
грудь моя вздыхает вместе с ней В
разлуке с вами, Миша и Наташа. Я
думаю на родине все слаще и красивей И
там где языка родного звука не слышит, Счастливым
не будет человек. С. М. Романович — К. К. Зефирову. [18 ноября 1924. Москва]
<...
> Нам нужно стараться, чтобы не даром прожить жизнь, если не для других, то
хотя бы для себя сделать и подвигнуть <...> образ совершенства.
<...> С. М.
Романович — К. К. Зефирову [1920-е. Москва]
<...>
Мы все, конечно, различны; но скорее не качеством, а количеством. Но некий
минимум должен быть найден человеком, если он хочет быть художником. Этот
минимум заключается обыкновенно в чувстве жизни или, если хотите, космической
жизни. Пятно, линия, черта, удар, всякое движение как символ отзвука на жизнь
вселенной должен отражать интуитивное волнение и жизнь космос'а. Я чувствую это очень остро, и для меня это
является пробным камнем. И по отношению к художнику, и к произведению. Вот
почему мне было так неприятно, когда А. В. [Шевченко] стал хвалить Кончаловского, у него не было никогда этого чувства единой
жизни, которое необходимо для того, чтобы создавать что-нибудь живое. Это
качество я у Вас высоко ценю так же, как и у Ларионова, который тоже отзывчив
на жизнь. <...> Может, конечно, случиться, что обладающий этим качеством
и не ценит его вовсе. Как это бывает с детьми. Но у взрослых оно очень редко
встречается, и в этом смысле художник должен стать ребенком. Но не как
чувствующее идеи и волящее существо, в этом, к
несчастью, мы остаемся ребятами. Что еще меня привлекает в Вас — это
категоричность, бескомпромиссность выражения Вашего существа Вашим искусством.
Точно также «неестественность» характера <...> живописи Вашей. Это
доказательство, что станковая живопись «некрасивая» может быть прекрасной по
существу. <...> С. М. Романович — М. Ф. Ларионову.
[19 декабря 1925. Москва]
<... > Правда, я имею мечту <... > соприкоснуться непосредственно
с Великим завещанием, говорящим со стен музеев Европы — о величии человека, о
прекрасном, о свободе, то, знание о чем мы имеем в душе, и что укрепляюще,
благотворно изливается из произведений искусства и особенно то, что сохранило
свет и звук античного мира, который является в некотором роде моими цветами.
Конечно, совсем не археологически и даже не во внешности, но об этом после.
<...> С. М. Романович — М. Ф. Ларионову.
[17 сентября 1926. Москва]
<...>
Я хочу от произведения той сверхъестественной жизненности и даже внешнего
воздействия настолько сильного, что поднимает человека над его обыкновенными чувствованиями;
цветов, соединенных в самых сильных накаливаниях, и пространства,
образующегося в танце. То есть волшебства, что дает нам Рубенс после Тициана,
Делакруа <...>, а из искусства символического наши росписи и иконостасы,
которые действуют гипнотически и потрясают душу своими цветами точно также, как медные оркестры действуют на животных. <...
> С. М. Романович — М. Ф. Ларионову. [18 января 1927. Москва]
<...>
Мне кажется, что тот, кто чувствует цвет, как Вы, не может существовать без
живописи. Такие качества колориста заложены в н[ем], в его природе,
побуждают его в этой удивительной игре высекать новые огни, те прекрасные
контрасты, свойственные живописи. Вы уже владеете этими качествами как
<...> Соловей, как Пушкин, как Венецианцы. И я страшно рад тем
обстоятельствам, что Ваша палитра говорит, я не сомневаюсь в этом, с тем же
блестящим, прекрасным и богатым звуком, который меня поразил еще 15-летним
мальчиком, когда я увидел в первый раз [Ваши работы] в актовом зале Уч[илища] Жив[описи], Ваян[ия] и
Зодчества1. Глубина и сила цвета и формы всегда Вам сопутствовали.
<...> И я думаю, что Вы видели и видите столько прекрасных вещей,
обогативших Вас и как художника, и как человека, чувствующего идею.
<...> С. М. Романович — М. Ф. Ларионову.
[26 мая 1927. Москва]
<...>
Какая в нем [Рубенсе] полнота производящей жизненности. Как каждый удар живет.
<...> И то, что Вы [Ларионов] имеете с ним родственные черты, — это несомненно. Та же жизненность присуща и Вам, когда как
будто сама природа создает формы. <...> То,
как Вы использовали цвет, вводя его всегда в какое-то светящееся вибрирующее
пространство <... > отвечает этой пространственной великой задаче.
Выводя предмет из обиходного пространства, как это и должно, Вы находите ему
особое идеальное, полное прелести. Кроме
того Вы близки грекам (я наделяю Вас всем лучшим, что
имею). Картины Помпеи импрессионистического характера имеют родство с Вашим
общим акцентом, пожалуй, даже больше, чем французы. С. М.
Романович — М. Ф. Ларионову. [1920-е. Москва]
<...>
У меня, Мих[аил] Федорович, есть идея, но Вы наверное не согласитесь с
ней. Она такова: открыть выставку «Новые передвижники». Я думал об их роли и
нашел, что она замечательна и дала великие плоды —
Ге, Суриков и А. Иванов (хоть он и не их, но их идеи). Это
будет контрмера против «Мира искусства», проповедующего глупый принцип чистой
живописи. Суриков — великий мастер, колоссальной силы. Вам издали
вряд ли это будет по сердцу. — Отсутствие эстетизма, острота трагического
миросозерцания, творческое отношение к жизни. Мощь! Мощь! Ставит его впереди
кого угодно. У него есть живопись, перед которой французы — ноль. Вспомните «Совесть» Ге или «Оплакивание Христа» или его «Распятие»,
его «Разбойников», так что мы, беря их щит, на котором написано: философия и
романтический рассказ, не унижаем себя, но вместе с тем раздавим декадентов,
убьем «Мир искусства», где живопись как таковую проповедуют Мильман
и Мамов. У Репина также есть хорошие вещи —
его «Дуэли», есть они и у Перова, и у Саврасова. Вы
понимаете, что не о подражании им я говорю. Эта мысль — не мнимой остроты, как
я думаю. |
| контакты | ©2005 |
