*  *  *

^{М. Ларионову}

На афише мировой

В пьесе Духа Возвышенья

Яркой краской — желтой, красной

Обозначен будешь ты.

В больнице

Уста молчали.

Говорили глаза, они сияли, как боги солнца.

Сияли два божества, сияли таинственные бездны.

Спокойствие, жизнь, могущество и любовь

Изливались из светородящих бездн.

Человеческую нежность земли изливали они,

Жизнь дающие светлые тайны,

Вещие вечные тайны открывали и скрывали они.

Благословенье, победу, славу — больше, чем все это

Несли сияющие боги,

Падали без звука произносимые рядом слова,

Уста того же, кто говорил, молчали.

Окно и двери, стены и люди исчезли,

Рассыпалось, рухнуло, растаяло, исчезло все.

Глаз Бога себя явил —

Благословенно солнце, родящее око.

Друг неизвестный в жизни моей,

Очи твои цветут...

*  *  *

Я чувствую ужас перед собою.

Содрогаясь, с ужасом, с отвращением я смотрю на себя.

Этот убийца, этот распутник, обманщик, вор — ты.

Непостоянный, ветреный, полный желанья зла —

Бабочка с глазами василиска.

Робко смотрю я на себя:

Ко<...>ров,* Иуда, Картуш,

Бездна воришек, игроков, распутников

Вместились в этой груди.

Злобное рычание слышно в твоей глотке.

Робкой рукой тащишь ты одежду с убитого,

Трусливый, боящийся шороха ветра,

Отравитель, грабитель, взломщик,

Плач обиженных несется тебе вдогонку.

Ты, вырвавший из рук хлеб,

Вложенный в них милосердьем.

Вижу убийцу, забрызганного кровью,

Глаза предателя, робкую руку вора и его же походку,

Пену на губах обезумевшего от мучительств,

Чем покрою я твои преступления,

Куда понесу их тяжесть...

В больнице

Прелестное дитя,

Не очень красивая,

Не бросающаяся в глаза своей прелестью,

Со знаком Афродиты на нежных чертах,

Нежный свет к ним приникает, лаская, сияя.

Как зачарованный смотрю я на тебя,

Как на чудное чудо чудес

Смотрю я на тебя.

В больнице

^{(В больничном коридоре на постели лежит старушка)}

Бедная куколка,

Старушка-дитя.

Трудно поднять руку и опустить ее трудно,

Трудно повернуть голову.

Мальчик сидит, наклоняясь

На стуле возле постели,

Внучек над девочкой-бабушкой.

Мальчик хочет сказать:

«Побудь еще с нами, куколка-бабушка,

Нам с тобой хорошо.

Бабочкой от нас не лети».

Мальчик ложку подносит к устам...

Неподвижно лежит старушка-дитя.

В глазах еще ясных проходят друзья,

Братья, сестры, весны и зимы...

Дверь уже раскрывается.

Встретит тебя пусть голос любимый

И поздравит с прибытием.

В больнице

Бледные нежные тени.

Вижу шаги наших дальнейших великих свершений.

В больничных халатах вы ходите, курите,

Ведете незамысловатые речи,

Страдая, охая, кашляя,

Вы приближаетесь к берегу Стикса;

Беспокоен ведь первый шаг —

Смертью он зовется.

Но, омытые волною реки, текущей издревле,

Вы вернетесь, протягивая розовые круглые руки.

Ваши сияющие взоры не будут тогда туманною тенью

Скользить по затемненным углам.

Сейчас вы — нежные, угасающие, тихие.

Челн подплывает, он заберет и меня вместе с вами,

Места хватит в просторном челне.

*  *  *

Ткущая сущность света сияет

В далях пространства,

Дабы исполнить мир бытием.

Благословение любви согревает

Последовательность времен,

Дабы призвать откровение всех миров.

И вестники духа обручают

Ткущую сущность света 

С откровением духа.

И если человек может обручить

С обеими свое собственное Я,

То он жив в высотах духа.

*  *  *

— Откуда этот шум

и полет крыльев?

 — Это голос моей Млады.

Там  зашумели

Орлиные крылья, где она улыбнулась

своему дню.

Ее полеты веселы и прямы, ее крылья

касаются облаков и играют с громами,

Она смеется над своим братом в пустыне,

над его ощипанной шерстью и запыленным хребтом.

Приветливым голосом она кличет его с высоты, и, забывая

колючий кустарник, по которому он идет, пыль и зной,

Он отвечает ей своим нестройным криком:

«Весело здравствовать, государыня Млада! Весело

Шуми своим высоким крылом, весело

кличь с высоты!»

Ведь это только во сне темной ночью

над небом пустыни видел тебя,

Сидящей на гряде каменистого рва

с крылом, висящим бессильно,

С градом подбитым пером, забрызганном грязью.

Веселый и сильный

Взгляд омрачен был тоскливою думой, приличной

лишь вьючным животным.

Только во сне видел я гордую грудь,

припавшей на землю.

Очи, смотрящие прямо на солнце, серою пылью покрылись

в дремотной тревоге земной и бесплодной.

Знаю, что сон был,

и снится обоим в пустыне.

Сны беспощадны бывают,

но надо уметь просыпаться.

Горе тем, кто сон принимая за правду,

новым сном, еще более тяжким,

Его прерывают: они отдаляют

дня наступленье.

Надо уметь, просыпаясь, вновь подниматься

навстречу Великому  Дню.

Когда же орлий твой клёкот заслышу или

встречаю коноплянкою милой,

Равняется ход мой прерывный, и мерней,

важнее становится поступь;

Погонщиков палки мне незаметней,

и глаз мой, к востоку направленный прямо, сияет.