Художник СЕРГЕЙ РОМАНОВИЧ
в ЖИВОПИСИ и СЛОВЕ

Печальное недоразумение

(О Феофане Греке)

Спор продолжается уже давно. Он возник почти одновременно с тем, как были открыты сами произведения, обратившие на себя внимание всех заинтересовавшихся в то время нашим древним искусством. С того времени, когда впервые стали известны фрески новгородских храмов конца четырнадцатого века, круг этих лиц увеличился во много раз.

Имя Феофана Грека было поставлено в непосредственную связь с этими открытиями. Речь шла о новгородских храмах Спаса Преображения, Федора Стратилата и Волотово Поле, а также о Деисусном чине Благовещенского собора Московского Кремля и об иконах Донской Богоматери и Преображения, хранящихся в Третьяковской галерее.

Вначале почти все исследователи и знатоки древнего искусства относили перечисленные произведения к работам Феофана Грека. Утвердительно в этом смысле высказывались Муратов, Анисимов и Грабарь. Но за этим, ушедшим уже поколением, выступили новые искусствоведы, главным образом в лице Лазарева и Алпатова, оставившие за Феофаном лишь те произведения, на которые прямо указывают летописи, то есть церковь Спаса Преображения на Ильине (Новгород) и центральные изображения Благовещенского Деисуса в Московском Кремле. Все же остальное ставится под сомнение, или приписывается его помощникам, грекам или русским, или неизвестному мастеру, работавшему в это время и наряду с Феофаном — его «альтер эго», по выражению одного из критиков.

То, что делает затронутый вопрос основным и принципиальным — это возможность грубых искажений и ошибок в искусствоведческой науке. Не следует также лишать великого мастера его достояния и его славы, несомненно, ему принадлежащих.

Тем, кто привык идти от «буквы», стоило бы попытаться проникнуть в тот дух, которым исполнено это искусство, невозможное для подражания, так как оно проникнуто дыханием гения, который как таковой не имеет повторений.

То, что выпущен на сцену призрак под именем «альтер эго» Феофана, является недостойной и неразумной выдумкой, могущей возникнуть в нетребовательном, испорченном «литературой» воображении.

Доводы, отрицающие принадлежность перечисленных произведений Феофану, сводятся к следующему:

1. недостаточная идентичность и неполное совпадение в изобразительных формах и цвете во всех трех церквах и иконах из собрания Третьяковской галереи;

2. постепенное русифицирование изображаемых на фресках лиц;

3. неоднородность степени совершенства в исполнении названных выше фресок.

Отстаивающие принадлежность этих творений Феофану утверждают, что огромная высота искусства перечисленных произведений такова, что невозможно их рассматривать происшедшими не от одной и единственной личности. Что черты сходства несомненно и безусловно превышают и перекрывают те мелкие различия, которые могут найтись при мелочном и придирчивом рассмотрении, причем во многих случаях эти различия скорее подтверждают, чем опровергают единое авторство.

Существуют и те черты различия, которые нельзя назвать мелочными. Они очень ясно, можно сказать, с намеренной ясностью, выказывают себя. Это разные решения в цвете, различный выбор тональностей во всех трех новгородских церквах.

Но это прямое доказательство того, что мастер, создавший росписи, не хотел повторений, что в арсенале его решений было богатство, которым он мог пользоваться согласно своим намерениям и своему выбору.

Представим себе первоначальную, зарегистрированную летописью, роспись новгородского храма Спаса Преображения. В самых общих словах можно выразить ее цвет как золото и серебро. Ее цветность, несмотря на все ее богатство, сведена к минимуму. Здесь нет даже так всегда украшающего голубого в фонах, и, однако, мощные контрасты создают богатство жизненных представлений с необычайной яркостью.

Попробуем себе представить, что должен был делать Феофан, когда после окончания росписи в церкви Спаса на Ильине, понравившейся (и, несомненно, даже поразившей новгородцев) ему предложили расписать почти рядом стоящую церковь Федора Стратилата. Повторять сделанное? Нет, так было бы не в характере этого человека. Не забудем свидетельство Епифания, что до приезда в Россию Феофаном было расписано около сорока церквей. В этом нет ничего удивительного для человека подобного темперамента, дарования, культуры и опыта. В нем живописные идеи кипели в своем изобилии.

А главное, восприимчивость к культуре прошлого, насчитывающего тысячелетия, жила в душе этого человека — это доказывает его творчество, понимаемое в его действительном значении. И конечно, почти первым по значению для прирожденного живописца вставал вопрос цвета.

Для него было внутренней необходимостью внести новое в то произведение, которое он должен был создать рядом с выполненным ранее в Новгороде (роспись храма Спаса Преображения). Это новое должно было поддерживать своей новизной и подчеркивать достоинство прежнего, и, вместе с тем, радовать своим своеобразием. И это достигнуто во всех фресках церкви Федора Стратилата.

Нежное звучание голубых, розовых, золотистых тонов создавало новую музыку, не менее прекрасную, чем в Спасе Преображения. Новую, но и естественно и неразрывно связанную с первой.

Наконец, Волотово Поле, которое, увы, мы уже не сможем увидеть (по-видимому, это была последняя работа Феофана в Новгороде). Там — новое решение, где синее, красное и золотое во всем его богатстве развертывали свою незабываемую гармонию.

Да, вот основные различия всех трех росписей, но они вытекают из основы характера дарования этого мастера, для которого были невозможны механические повторения. Это подчеркивается и другими характерными примерами: в доказательство того, что Волотово не принадлежит кисти Феофана, указывают, что Мельхиседек Спаса Преображения не похож на того же патриарха в Волотово. В первом случае он закутан в широкие одежды без всяких украшений, в другом — его одежда украшена жемчугом и шитьем. И в этом случае мы можем ощутить тот живой родник фантазии, которым проникнуто творчество художника. Невозможно вообразить Феофана, повторяющего самого себя. Наоборот, его логично представить показывающим новый аспект того же образа.

Однако есть, конечно, во всех его произведениях нечто, что безусловно доказывает их принадлежность одному автору. Это некоторые детали, настолько типичные, как начертание букв, или росчерк в подписи. Таковы, например, рисунок рук (аналогия в росписи храма Спаса Преображения, церкви Стратилата — в фигурах…). Таковы же во фресках детали архитектуры и аксессуаров (стол в «Трапезе епископа» в Волотове и стол в «Троице» из храма Спаса Преображения). Если идти от подобных частностей, то, конечно, можно указать на строй или конструкцию фигур и их движений, так отчетливо объединенных во всех трех храмах в бесконечном количестве их связей. И что главное, неповторимое, неподражаемое, недостижимое — ни для кого из современных ему мастеров, ни для последующих за ним, — их глубоко организованное, динамически решенное пространство, в полном его пластическом осуществлении.

В этом главная черта творчества Феофана Грека. Мы не знаем ни до, ни после него подобного завершения пространственных задач. Ни в Византии, ни в русском искусстве последующего времени мы не найдем подобного, естественного в своей закономерности, глубокого и реального в своей основе пространства. Нам известны другие решения, может быть, не менее прекрасные, но того, что достигнуто Феофаном в его идеальном и вместе с тем реальном пространстве, мы не встретим в таком совершенстве нигде. Лучшее, что было создано в этом роде в Византии (например, мозаика в Кяхрие Джами, и другое), уступает ему во многом.

И это динамическое, глубинное пространство объединяет все росписи новгородских храмов, о которых идет речь. Объединяет их и живописная эрудиция, и как будто неистощимая изобретательность философа, ученого и знатока догматических и церковных установлений, свободно и смело, если не сказать дерзко, решающего вопросы, связанные с догмами религии и способами священных изображений. Объединяет их также характер формы, впитавший все лучшие черты античности через искусство Византии, — например, во фресках «Путь Христа на Голгофу» в церкви Федора Стратилата, ангелы в «Вознесении» в Волотове, «Троица» храма Спаса Преображения, «Воскресение» в церкви Федора Стратилата и многое другое, если не все остальное. Можно было бы сказать, что нет в истории искусства произведений так связанных единством воли и объединяющей их личности, как в росписи этих трех новгородских церквей.

И вот, существует желание их искусственно разъединить на основе аналитической критики. Рассмотрим же те доказательства, которые приводятся противниками единства авторства этих произведений. Вот, например, указание на то, что в двух церквах, расписанных Феофаном позже, лица приобретают более русифицированные черты, чем в церкви Спаса Преображения. Хоть это спорно, но не будем возражать в данном случае. Не лучше ли подумать, что Феофана, прожившего уже возможно несколько лет среди русских, окружали русские лица, и это не могло не сказаться на характере его творчества, тем более что существуют совершенно портретные изображения двух русских епископов, сделанные рукой мастера с лиц, им непосредственно виденных. Говорится далее, что в росписи церкви Федора Стратилата фигуры более приземистые, чем в храме Спаса Преображения. Но и там и тут имеются фигуры различных соотношений и пропорций, например, «Пророк» в церкви Федора Стратилата, фигура которого удлинена более, чем какая-либо другая в церкви Спаса Преображения. Наконец, дается существенное указание на то, что фигуры пророков в куполе церкви Федора Стратилата написаны не так уверенно по рисунку, как такие же в храме Спаса Преображения. С этим можно согласиться, и так как фигуры эти в барабане купола, с точки зрения зрителя, стоящего на полу храма, почти теряются, то, возможно, что эти изображения частично написаны каким-нибудь его помощником. Но вполне вероятно, что это сделано и самим Феофаном в минуты утомления и усталости. Те, кто работает непосредственно с кистью, знают, как много зависит даже от качества самой кисти. Одним словом, объяснений некоторого ослабления рисунка в этих деталях росписи, и вполне правдоподобных, найти можно много. Но тут же нужно указать на великолепный рисунок и форму в других изображениях в этом храме: «Пророк», «Ангелы», «Путь Христа на Голгофу» и другие примеры энергии и красоты формы. Называют также головы ангелов из «Троицы» Спаса Преображения, и многое другое в том же роде можно было бы назвать; но забывают, что то, что осталось от росписи двух первых храмов — лишь очень малая часть их, а в Волотовом храме, который представлял наиболее целую роспись, можно судить лишь по фото, к счастью, вовремя снятых и бесценных теперь для нас.

Перейдем к станковым произведениям, которые относят различные авторы к Феофану Греку. И здесь неоспоримое — это указание летописи о фигурах Деисусного чина в Московском Кремле, над которыми трудился Феофан со своими сотрудниками. Если бы не это обязательное указание, мы, конечно, услышали бы очень разные мнения относительно принадлежности этих работ тому или иному мастеру или школе, так как в этих алтарных иконах нет прямых связей с фресками Новгородского храма Спаса Преображения.

Таким образом, нет абсолютно твердых основ для сопоставлений. Эти основы существуют только в беспристрастном, покоящемся на чувстве целого рассмотрении, которое говорит, что сделанное — создано одной волей.