фото С. Романовича

Художник СЕРГЕЙ РОМАНОВИЧ
в ЖИВОПИСИ и СЛОВЕ

Выдержки из переписки

Mатериалы к биографии:
автобиография и родословие
выдержки из переписки
документы и факты
вехи творчества

AddWeb.ru - раскрутка сайта, 
продвижение сайта

 

64.

<…> Сегодня вернулся из Москвы наш здешний начальник и вероятно завтра будет известно, останемся ли мы на праздники и после для продолжения работы, или она будет прекращена. В последнем случае возвращение будет ускорено, и тебя скоро увижу. Я пишу и слышу «Искателей жемчуга» из Москвы с Казанцевой и Лемешевым. Сегодня кончили часть грязной работы и сходили в баню. Сейчас двенадцатый час, а у вас одиннадцатый <…>.   

 4 ноября 51.

1951 г. Цхалтубо

 

 

66.

<…> Получил сегодня два твоих письма и был в отчаянии оттого, что не видал тебя. Два дня как раз я был в Гирееве, так как мое состояние было сильно гриппозное, и я боялся, что если не пережду день-два, то окончательно свалюсь. Но ты, милая, хороша: ты написала 20-го, а была 21 или 22-го…. Если бы это было сделано за несколько дней, я бы повидал тебя и порадовался бы немного, ибо я только и живу что твоими письмами, которые доставляют мне массу удовольствия и больше даже: они приносят мне некоторое облегчение в этой ужасной жизни, которую я веду здесь. Мне ужасно тяжело, что вы без денег, но сделать ничего не могу, кроме скандалов, которые я устраиваю, но которые проходят тяжело. Так или иначе, все устроится, и мы вздохнем, наконец. У меня настроение плохое, а канитель только еще вначале. Что будет дальше? Буду стараться вести себя прилично. Мне очень понравилось, что ты писала о Льве Владимировиче <Гольденвейзер, отец Ирины Львовны, подруги Екатерины Викторовны – Н. Р.> или С. Это правда, и человек всегда не прав в своей гордости, но часто не прав даже в оценке людей.

<…> Тате будет кукла, если будет хоть пять рублей в кармане. Бумаги нет!!! Все – нет. Целую крепко. Будьте здоровы. Пиши!!!

1939 или 1940 г.

 

 

67.

<…> Увы, денег нет и ничего не переведено. Завтра пойду разговаривать насчет работы. Узнал кое-какие детали, но ничего положительного. Завтра, 9-го, пойду, узнаю. К несчастью, по работе к Октябрю обычно расплачиваются после. Буду стараться добыть денег <…>. Я думаю, что 20 р. надо бы отдать за молоко. Завтра срок квартиры. К несчастью у Жени нет денег. И у моих знакомых тоже. Но все же постараюсь так или иначе достать. <…>

.1938 г. ?

 

 

68.

 <…> Сообщаю тебе новости невеселые. Предполагаемая работа к Октябрю, о которой писал Женя, сократилась до минимума; кажется, нужно будет сделать один портрет и может быть, панно. Сегодня, наконец, я сделал рисунок. Атмосфера неприятная, рассматривать его будут около двадцатых чисел. Видишь, как неопределенно. Ничего не могут сделать тут. Будет и одна комиссия, и жюри и так далее и т. п.. Денег у меня ни копейки и настроение паршивое. Буду искать где заработать, вот все, что остается делать. <…>

1938 г.

 

 

69.

19 октября. <…>

Сегодня пойду на Окт<ябрьскую> работу. Два дня рисовал трех богатырей Васнецова для одного исторического учреждения. После «Чаепития» – «Три богат.» – рис. Ужас. <«Чаепитие в Мытищах В. Перова, которые, как и «Три богатыря» В. Васнецова Сергей Михайлович на заказ копировал – Н.Р.> Я тебе писал, что в ЦДКА обещали известить меня в Ильинском, и чтобы ты тотчас отослала это мне. Если ты хочешь ехать в Москву, поезжай. Я никак не возражаю и никак не могу достать тебе денег <неразборчиво> дней, но боюсь, вы зачахнете. Пожалуйста, не приходи ни в каком случае в упадок. <…>

1938 г.

 

 

70.

<…> Фу………у! Наконец пришел человек с деньгами, который не побоялся кредитовать меня на 80 руб. Первым делом побежал на почтамт переслать вам, моим цыплятам, полсотни. Хоть мало, но пригодятся кое-где заткнуть самые терзающие дыры. Мы получили маленький глоток воздуха. Завтра уже начну мазать, то есть рисовать углем барельефы, эскизы которых уже прошли. Сегодня переодел чистое белье и снял с себя запах пожара лако-красочного завода с огромными дырами по всем возможным и невозможным местам (так как горелое провалилось), и это, как видно, было угодно Фортуне, которая любит ведь опрятных людей. Кто знает, может, и увидим еще спокойные дни. Было бы очень хорошо, если б переход зимы на лето был именно таким. Сегодня я пишу тебе второй раз, и по этому случаю отметь 23 число. Будь добра, пиши, не забывай. Наташу не наказывай. Расцветай, веселись, будь общительной, ходи по гостям и обедай где можно. Обидно сказать, но я здесь ловчу, и стал вроде кузена Понса. Привет земле, небу, полям и кустам, му-му и но-но и моим дорогим Хрю-хрю (двуногим). Им – мою любовь, нежность, приветы и всяческие ласки и знаки приязни и несколько шлепков, но легких, самых легких, скорее символических… Остальное – океан благоволения. Папа.

1938 г. ?

 

 

71.

<…>. Температура по-прежнему, хоть не очень большая, 37,5. Чувствую себя плохо (портреты идут плохо; последние все возвратили и делать их сейчас не могу. У Хвостенко нет <денег – Н.Р.> до 10-41-20. Что-то получу, руб<лей> 75. Шестого буду у Рындина говорить насчет отъезда. Приходи 2-го пожалуйста в семь. Почему ты не пришла? Страдаю за вас. <…>

1938 г.

 

 

72.

<…> Твои письма очень меня успокаивают. Меня крайне тревожит мысль, как вы там существуете без денег. Но их у меня нет и занять положительно (сейчас) не у кого, если не идти к людям, с которыми не виделся уже очень долгие годы. Это крайне неприятно, и я все думаю, что день-два и я немного получу. Сегодня ночью сидел, делал до пяти часов утра «Трех богатырей» и отправил к месту. К Октябрьским дням все еще не раскачаются и не вполне определенно, что будет делаться. Но вероятно, все постепенно прояснится, и мы опять получим передышку <…>. Будь ты здорова и не падай духом. Я не прощу себе, что не наколол дров (тебе). Нужно было сказать и напомнить, как следует. Приеду, переколю все. В Москве скучно и грустно. Ильинский кажется обетованной землей. <…>

1938 г.

 

 

73.

<…>. Та бумажка, которую я забрал и о которой ты беспокоишься в письме, доставила мне много удовольствия. Я нахожу в ней много прекрасного и именно того, что звучит в мажоре – так нам нужного для правильности созвучия. То что обычно лишает людей их силы – это излишний эгоцентризм в общем смысле, а проистекает (он) из направленности внимания на себя как на самое близкое что есть, что наиболее открыто, а потому  понятно. В искусстве есть отрешение от этого, те же, кто в нем недостаточно забывают себя, не достигают того, что можно. Очень большая часть страданий для человека идет также от того что он никогда не может принять в расчет правильной перспективы, так как его фигура заслоняет все. Не думай, что я пишу нечто поучительное для тебя. Это скорее ответ на собственные мысли. Хочу все же сделать эту мысль понятной. Человек призван к тому, чтобы себя устроить, чтобы в нем сложились силы согласно образа света, чтобы его чувства приняли гармоническое число, чтобы их спектр не искажался. Однако то что он получает от природы как материал, с которым он отдается себе сам в свои собственные руки, есть по преимуществу существо самолюбивое, с взором, легко проникающим лишь в свое эмоциональное богатство. Но оно слышит также призыв Я как волю к мысли, к совершенству. То безличное, что заставляет остановиться, задуматься, мысленно потрудиться в области реального «в высшем смысле» и есть настоящее Я человека. Не думающие и не чувствующие, побуждающие самое тайное и внутреннее, то, что не обманывает, как моральная интуиция. Дело лишь в том, что кора человеческих чувств может быть слишком еще плотной, и эти волеизъявления могут не доходить до сознания. В развитых индивидуальностях, привыкших прислушиваться к этому истинному своему голосу, это действует как очевидный импульс. Демон Сократа это и был вероятно этот голос. И он ставит все на свои места и уничтожает страдания. Но для этого, чтобы начать его слушать, надо создавать среду, в которой бы он стал слышен; как в помещении, где шумят, нельзя слышать, так же точно человек, которого уши полны его собственной шумливостью, не способен ничего понять. Поэтому предложено создавать необходимую среду. Это, во-первых, чувство благоприятствования существованиям, всему существующему, мысль о гармоническом и правильном, и благоговение и благодарность за это. Это крайне важно.  Потом рассматривание себя так, как следует, без преувеличения, которое свойственно обычно всем (не в смысле уменьшения своих достоинств или достоинства, а только лишь по сравнению с тем вечным, о котором ты написала: «Что такое я, без лучших, принадлежащих небу, но не мне врожденных качеств?») При рассматривании близкого надо иметь в виду, что составляет основу и фон вещей, и все несчастья будут приобретать те размеры, приличные им, и даже может быть необходимые, как свежесть воздуха, дабы не избаловать и не изнежить. Надо нам, милый дружок, избавлять себя от всяких страхов. Все приобретается постоянством и работой. Это я почерпнул из своего безделия. Психическая жизнь похожа на картину: неопытный художник обращает внимание на яркое и блестящее и, желая их передать, усиливает краски этих предметов, не заботясь о гармонии общего и не зная, что нужно вызвать или усилить совсем другое, а не то, чем непосредственно заняты его чувства. При рассматривании себя нужно принять в расчет то, что принадлежит действительно тебе и что неотъемлемо от физической части человеческого существа. Нужно привыкнуть к мысли, что человек пользуется ей, как и всем прочим: и проводят ее в дверь, и протаскивают в трамвай. Надо, надо нам, Киса, построже заняться собой, ведь это искусство всех искусств, и человек, строящий себя, таким образом строит творца в искусстве, если он посвящает и в дальнейшем ему отдает себя – это также необходимо, а может быть более… чем изучение контрапункта и оркестровки – не смейся, не смейся. Увы! Я думаю, что слишком долго я останавливался на развлечениях и прелестях жизни, и думаю, что пора быть трезвым и проснуться раз в утро со свежей и ясной головой, со взглядом более пристальным, видящем яснее, чем обычно. Что касается тебя, то ты очень молода, на все ты сама дашь ответ. Но если пойдешь, то вероятно, хорошо. Если бы нам встретиться в искусстве истинных постижений. <…>

1934 или 1935 г

 

 

75.

<…> Сегодня путешествовал за нотной бумагой и, наконец, ее достаю и посылаю тебе знаменитой бандеролью. Сейчас опять спешу к своим перекопским делам, которые хотя не обошлись без некоторых заминок, но все же продолжаются. Получил одно предложение для добывания денег, однако оно <неразборчиво> мною, но при случае расскажу. <…>

.1935 или 1936 г.

 

76.

<…> Каждую минуту я готов кричать времени: «Остановись, мгновенье!» Остановись или не спеши так, по крайней мере, но тщетно. Вижу твою насмешливо-недоверчивую улыбку и слышу: «Чем же Вы заняты?» Кроме всего, что необходимо требует времени от каждого, кто и где бы он ни был, если только он человек (включая также то обстоятельство, что я живу в условиях почти 19 века, а как Вам известно, тогда шили платье на руках и топили голландские печи), если исключить эти два увесистых времяпрепроводительства (23 буквы), все мое остальное время идет на поиск цвета, о, о, о! <…> Как много хотел я тебе написать относительно пункта: «О, о, о!!!» Вот видишь, приобрести власть над этой самой звучной, самого широкого контраста и ясной гармонией очень, очень трудно. Если ты вызовешь в своем сознании Шекспира – как бы ты могла его представить в цветовом звучании – ты увидишь совпадение ясности объективного цветового содержания природы с поэзией стройной, гармонически возвышенной. это действительно сама природа, вся целиком, нисколько не уменьшенная субъективным любительством «особого», а вся широта реального, озаренного светом идеи и поднятого в сверхреальное. Кроме того, последовательная мысль о том, что человек призван царствовать, а не прозябать дает этому искусству мощь. Наш друг Делакруа последний великий мастер, который шел в этом направлении. Все заражены минором субъективизма и отгородки. Выйти из минорных отношений, не теряя активных, – вот что сейчас представляется мне нужным – до-мажор, в котором бы был не только напыщенный блеск торжественного наряда, но все тени ночи и алый утренний свет облаков, чтобы было все. Но цвета подобного нет давно, давно в искусстве – у последних французов то или иное, под сурдинку. И я с ужасом сознаю свое невежество и то, как я не умел работать, разбрасывая то, что уже приобретено, и что надо бы держать и выращивать вместо того, чтобы тратить силы на то, чтобы опять его искать. Все же я понемногу подступаю. Продвижение затрудняет то, что нет кобальта. Это синяя краска, такая, как ультрамарин, берлинская синяя и проч., но из последнего можно дать голубую очень свежую, острее, чем кобальтовая, но в ней есть почти непередаваемая мягкость.

1932 г. <?>

 

 

77.

<…> это состояние упрямой, подозрительной и робкой пассивности. Может, это и к лучшему, так как в наше время человеку, легко идущему на халтурный профит и настроенному приобретать, приготовлена судьба исчезнуть. Моя же забота и печаль – остаться, вернее, сделать то, что остается. Во всяком случае я не теряю время дома так, как бы мог. Я подхожу постепенно к возможности делать вещи в состоянии равновесия, более или менее нормальное состояние артиста с мыслью ясной, определенной, волей и волнением не беспорядочным и тяжелым, а замкнутым в одушевленном и гармоническом внимании. Наше искусство тяжело тем, что значительно связано и определяется материальными средствами выполнения. Качество поверхности картины, не говоря о выборе самой краски, вся материальная сторона дела очень сложна, и я имею еще несчастье усложнять ее бесконечными комбинациями и опытами, как будто у меня не время впереди, а бесконечность. Но нет худа без добра: первые удары старости и беспокойство вызваны этим или просто потребность пробудившейся души (ты в этом сделала достаточно). Но, кажется, я не смогу уже свернуть с этой дороги, чтобы не получилось как раньше: я избегал вида карандаша, клянусь не выпускать его из рук. Надо лишь выбрать способ наиболее простой и естественный, незамысловатый, нормальный, доставляющий наименьше затруднений в работе, но избегать прозаической и тяжелой обычной системы, так как средства определяют стиль. Ваше искусство наиболее организовано и отвлеченно в этом смысле. Звук рояля или выбор инструментов оркестра по своему тембру достаточно выверены и унифицированы. Что делать нам с вонючими холстами, с красками безобразными, кооперативными, грязными, воняющими сивухой? Во времена «большой школы» унификация средств в пределах известной системы искусства была и у нас, но сейчас это не более как помойка, а ведь мы зависим от этой стороны так же, как всякий исполнитель, который должен определить идею наиболее материальными средствами. <…>

1933 – 1935 г. <?>

 

 

78.

<…> Я заглянул к вам и увидел, приоткрыв дверь, спящую фигуру на твоем ложе. Я думал, что это ты, разделся очень довольный, что застал тебя, и даже одну. Вхожу с самым счастливым лицом и на глазах моих, подошедшего тихо, ты превращаешься внезапно в Екатерину Степановну. Тихо я повернулся вспять, дабы не потревожить спящего льва и, огорченный, пошел на почту пожаловаться на тебя за неисправность по расписанию, которое ты мне сообщила. <…> Известно ли на чем кончился разговор Сократа с его приятелями? Я прочел Тасса и очень доволен. Кроме всего прочего очень хорош перевод Романа Брандта, что редкость очень. Жаль, что только второй том можно было достать. Эта романтическая Илиада написана октавами, кажется, так называется эта форма. Я выпишу тебе несколько стихов. Это одно из тех произведений, которые можно читать по-немногу, откладывая книгу время от времени и возвращаясь к ней с большой охотой. Эпос в такой возвышенной, вдохновенной форме с богатым поэтическим ритмом почти у нас неизвестен. Трудно поверить: Армида и Танкред, Ринальд и Клоринда, немного рыцарей и королей – его персонажи. Тебе, вероятно, очень понравится. <…>

1933 г.?

 

 

79.

Дорогая Кисонька. Вчера, 13-го, опять был в Издательстве и получил опять поправки. Делал вчера и сегодня буду их делать, и сегодня же понесу их опять. Таким образом, я задержусь дня на два, приеду 16-го, если не задержат еще.. Страшно досадно, но нужно же довести дело до конца. А вообще рисунки получили очень положительный прием.<…>

1935 или 1936 г.

 

 

82.

<…> Получил здесь книгу о Сезанне. Этот старичок ничего себе, но большой буржуа. Он раздражил меня немного. <…>.

1935 или 1936 г.

 

 

83.

<…> Твоя виола вернулась в исправном виде, струны играют по-моему хорошо. Вчера приходил с Юрой сам мастер и попросил смычок и ноты. Я дал ему школу Альбрехта. Сегодня Юра принес все обратно. Теперь музыка стоит в углу и ждет тебя. Вчера я получил от Жени письмо. Бедняга совсем пропадает. Фурункулез усилился, и нарывы появились даже на лице и во рту. Он ходит в лечебное заведение на «кварцевое облучение», поэтому и не мог приехать. Торопит с эскизами, а у меня как раз дело идет плохо. <…>

1935 или 1936 г.

 

 

84.

<…> Копия моя подвигается крайне туго, должно быть я устал перед этим, так как еле-еле заставляю себя сесть за нее часам к пяти-шести вечера, а остальное время идет неизвестно куда. <…> Твоя виола сиротливо стоит в углу, и мы с ней обмениваемся иногда грустными взглядами. Жду тебя не дождусь. <…>

 1935 или 1936 г.

 

 

85.

Дорогая моя! Только что из Из<дательст>ва и опять неудача. Уже третий раз я был там – сегодня там опять переделки и доделки: у спутника лишь одна нога внука, а у провожающего – коротка рука и худы ноги. Может быть это и так, но я очень огорчен. Все-таки я не теряю надежды выехать шестнадцатого. Сегодня мне посчастливилось найти большую репродукцию в красках «Мытищ» <«Чаепитие в Мытищах» В. Перова – Н. Р.>. Это очень хорошо: все беспокойства по этому поводу прекращаются, ибо это – половина дела. Трое за столом уже оставлены, и я несу обратно лишь один рисунок. Вообще отношение ласкательное, и уже предлагают работу чуть не целой книги. Однако я отказался, так как это – прямая дорога превратиться в идиота. <…>

1935 или 1936 г.

 

 

86.

26.11. 14 час. Дня.

<…>Будь милостива, госпожа моя, и не бранись. Ты вообще привыкаешь появляться передо мной в виде нравоучительной девочки, которая учит свою куклу не делать того, за что ей попадает самой. Красота моя и прелесть! Твои внушения мне, как дождь и роса для сухой земли. Их мало только – вот в чем беда. Твои горькие пилюли я сосу, как леденцы, и всегда ощущаю их недостаток. Мой дружественный кумир! Все сладости Востока не сравнятся с твоими укоризнами. <…>

1935 или 1936 г.

 

 

89.

<…> Тебе необходимо набраться сил больше и больше, чтобы и для меня их ты могла немного уделить, если я не встану на ноги самостоятельно. Правда, я живуч, только бы шкура была на костях, и можно было бы дышать да водить рукой с кистью. Однако, как немного надо иногда, чтобы человек начал спотыкаться. А спотыкаться нам нельзя. Сегодня наконец взялся за карандаш – это дало большое облегчение и удовольствие ни с чем не сравнимое. В искусстве две вещи сочетаются так показательно – долженствование и наслаждение – как нигде. Однако именно так то и должны мы жить, чтобы то, что приходило из долга, давало радость и удовольствие, было результатом необходимости.

Сегодня узнаю насчет договоров и в самом непродолжительном времени пойду к ним. Надо заработать денег на материалы. Если бы иметь метров сто холста! С красками труднее, их приходится сторожить, они появляются редко. Ужасно мешает недостаток материала. Я пишу на бумаге, годной на то, чтобы растапливать печи, куда все это и отправляется… А ведь как это просто было сделать, когда были деньги. Неорганизованность, несовершенство в самых простых вещах жизни мне мешает. Пожалуйста, не будь похожа на меня в этом. Это отвратительная, низменная черта. Надо начинать именно с этого. О, немцы! Они умеют распределять время и деньги и работать с предвидением будущего, а не только минутой, в которой дышишь. Это качество неоцененно средних немцев, поэтому из них и выходят такие, какие нам и не снились. Французы и евреи умеют также жить. Мы – низшая раса в этом, если не в другом. Отвратительное качество во взрослых людях – растерянность и беспечность детей. Конечно, можно подыскивать объяснения и оправдания, но не хочу. Тот, кто не умеет владеть собой и думать о будущем, из того никогда ничего не выйдет. Я прямо-таки в ярости, но что же? Этим не поможешь. Милый мой друг! Ты молода и можешь еще избегать того, что нехорошо. Избегай. <…>

1934 г.

 

 

92.

<…> Верблюд кричит вам свой привет. Несчастный гном идет на свой канцелярский стул сгибать свою подъяремную выю.

1934 или 1935 г.

 

 

93.

<…> Вчера, наконец, я двинул «Мытищи»; теперь так жаль тех дней, что прошли через пень-колоду. <…>

1936 г. <?>

 

 

94.

Помнит ли меня моя дорогая?

Вспоминает ли она неисправного, но верного спутника?

Он посылает ей любовь и нежность своего сердца.

Пусть они оберегают и хранят ее

Среди уныний и печалей.

Пусть сохранит она их

И да не коснется ее страх, горе и болезни.

Буду работать. Пусть добрые силы окружают нас

И да будем мы достойными их приближения.

1935 или 1936 г.

 

 

96. Письмо № 1

<…> Позавчера работа моя над рисунком была прервана …приглашением явиться и начать работать по иллюстр. изд. «Гражданская война». Приглашение было моего друга- халтурщика. Ну, и вот я занимаюсь с ним. Наши « перекопские»  дела увенчались еще одной победой над контрольной инстанцией (муз. Революции). Это уже четвертая. Завтра мой приятель пойдет в Наркомпрос. Это будет пятая и последняя. Тогда нужно ее выполнить, так как это лишь эскиз путей.

 

 

97. Письмо № 2.

<…> На фактическое дело затрачивается 0,01 часть времени. Относительно иллюстраций о Гр. Войне: это даст около тысячи, если все пойдет нормально и срок –  конец августа, но наша цель – сделать скорее. Что касается основных рисунков, то я их показывал А. Вл. И они ему понравились, он был почти поражен и дал мне честное слово, если я буду работать, то буду в Ак. Конечно, это совсем не от него зависит, но он рассчитывает на качество. Я же уже не способен питать иллюзии и знаю, что ч<еловеческая> глупость беспредельна, но 16-го мы все-таки поедем в А.

1935 или 1936 г.

 

 

99.

<…> Благополучно доехал и ступил на Московскую почву. Чуть отвыкнешь от города – и снова привыкать к изобилию спешащих и толкающихся людей. Прости, лесные поляны и дали, не загороженные кирпичными стенами. <…>.

1935 или 1936 г.

 

 

103.

<…> Вчера и сегодня бегал как угорелый, столько дела и так много нужно устроить мелочей, которые хуже всяких крупных дел, что чувствую, как я отравился ими до сыта, а в сущности дела-то только начинаются. Вчера был в Горкоме и заплатил деньги за четыре месяца (оказывается, пошел уже пятый неуплаченный) и записался на заем. Был в Истор(ии) Гражданской войны (фиксировал рисунки) и разговаривал потом в другом Горкоме, звонил Тенете и вечером был у него. Сегодня утром ходил в Третьяковку с картиной и исполнен неприятных ощущений. Получил разрешение работать два дня там – десятого и одиннадцатого. Дело в том, что «копия далека от оригинала» и фото очень многое не передало. Был там и Менин, и он меня не утешил. Боюсь, что многое трудно будет выправлять. Сегодня нельзя было приступить к делу, так как – наплыв интуристов. <…> Обо мне не беспокойся и пиши хоть через день, деньги на марки теперь будут. <…> Прости за бессвязность и почерк этот безобразный. Вавилон меня оглушил. <…>

1935 г. <?>

 

 

104.

<…> Малярия пока что не показывается, хоть я и чувствую ее где-то у порога. Хуже всего это, конечно, то, что работа не идет, хотя, казалось бы, могла идти. Сколько усилий, сил и времени это будет. Правда, рассуждая отвлеченно, думаешь, какая великолепная тренировка для человека в такого рода занятиях. Какая вырабатывается способность бросать свою жизнь в одно желание, даже без всякой мысли о каком-либо вознаграждении, со слепым упорным чувством, что-то, что ты хочешь, все ждет тебя, и ты неизбежно им овладеешь. Но утешение это хорошо тогда, когда можешь отвлечься, да и то звучит несколько кисло. Вообще же неудачи опускают жизненный ритм; человек начинает дребезжать, как спущенная струна. Это несомненно так. Конечно, никакая малярия не проняла бы меня, если бы в руках у меня создавалось то, о чем мечтают творцы. В этом все дело. Я уверен, что мне не хватает только приводного ремня, то есть приспособления чисто внешнего – контакта с материальным, неподходящим, мертвым, дурным, в недостатках внешней организации жизни своего дела. Так в этом уверен, но кто не знает, что мы обманываемся также часто, как обманываем. Однако в этом заключается много, очень много. Итак, я дребезжал всю жизнь – все отсюда. Я дребезжу и тогда, когда не могу попасть в рай свободного пользования своим раем – работой; и когда могу попасть туда, нахожу, что нужны удобства, чтобы им пользоваться. Если появятся <неразборчиво>, что буду говорить? Не послышится ли опять дребезжание. Но неважно, в хорошие минуты я все же еще способен быть счастливым только при том условии, что ты, моя радость, жива, здорова, меня любишь и меня прощаешь. <…> Твой друг делает усилия, чтобы выполнить обещанное – дон Кихот и сонет. Я посылаю тебе Ахилла Сезанна, о котором он говорил: «Ничто не было скрыто от него в искусстве венецианцев». Он умер от чахотки, так как жил на пять рублей в месяц. Это очаровательная голова Дон Кихота, хотя я мог бы с таким же успехом послать и самого Сезанна. Это все звездочеты. Что касается сонета, то это пусть останется за мной, как и Кихот. Но я хочу уверить тебя, что сделал для тебя что мог. Вот тебе три строчки:

В спешащих быстро днях, в торговой суете идущих мимо,

Всегда везде я с милым другом неразлучен.

Его я слушаю и вижу и быстрых глаз приветливый огонь храню.

1935 г.

 

 

105.

Милая Кисонька. У меня все благополучно. Рисунок еще не показывал и вероятно это состоится завтра. Если с этим дело задержится – я прошу Женю, чтобы это он сделал без меня. Не знаю, как устроятся все эти дела. Сегодня и завтра еще придется работать. Женя решил ехать в Ильинский Погост и ты разузнай все, что можно о помещениях. Им нужно по крайней мере две комнаты, так как их будет трое. Он и Галя приедут к первому. Таким образом, хорошо бы к этому времени иметь что-нибудь в вид. <…>

1935 г.

 

 

106.

<…> Вчера вечером я был утащен на один сеанс портрета для Совета и возвращаюсь очень усталым. К счастью своему я нашел твою хину и пил ее с водкой, потом буду переходить на всякого рода другие горечи полыни и проч. Вообще решил сам собой заняться. Знаешь ли ты Машкевича Е. О.? Его врачи положили в постель, и он лежал уже две недели. Он нашел какого-то врача-индуса, а скорее всего шарлатана, хоть кто его знает, и он определил у него хроническую малярию. Этот врач не берет денег за визит, но зато лекарство стоит двести рублей. Хорошо! Правда, какая-то горечь на водке в количестве достаточном на месяц. Женя ему очень признателен. Понемногу я начинаю двигаться не с таким трудом, как прежде, но все же хриплю по всем швам, как старая лодка. Каталась ли ты когда-нибудь на таких старых полусгнивших лодках? Я помню озеро и лодку, в которой всегда была вода; камыши, песчаные берега. Если судьба будет милостива ко мне, она пошлет мне возможность навестить эти места с тобой. <…>

1934 или 1935 г.

 

 

109

<…> Если план портретов, о котором я тебе говорил, будет окончательно принят, то я и Евгений Осипович <Машкевич – Н.Р.> приедем в октябре-ноябре уже с матер(иалами), и нужна будет или одна мастерская большая, или две, что лучше. Если и не будут необходимы портреты, не пойдут, на что я надеюсь в случае с хорошим оборотом дела в Академии, то я приеду один, но и без Академии я уже буду, вероятно, иметь денег достаточно, чтобы прожить некоторое время, а там будет видно. <…> Все это время я очень мало спал и очень похудел, так как и есть приходится урывками кое-что и кое-где. А денег по-прежнему нет, но это уже плюс, так как их останется больше, если их не получишь. Командировка оказалась не мифом, хотя и мало выгодная, но зато почти нет и обязательств, почти никаких. Несколько <неразборчиво> это даст возможность уехать в Крым. Хотя я еще не видел списков, но мне говорили верные люди. Ты видишь, что меня заедают меркантильные интересы, и в некотором роде веду жизнь биржевого маклера. Это мне совсем не свойственно, и хорошо, пока дело идет хорошо. <…>

1935 или 1936 г.

 

 

110.

29 июня.

<…> Одна здесь благоприятствующая мне особа, старая бывшая учительница, которая иногда помогает операциям с карточками и в других общественных случаях, подарила мне кактус (еще один) и четыре веточки мирта. Я посадил их в жестянки из-под консервов и все на них любуюсь, прямо-таки испытываю блаженство в этом созерцании, конечно минутном, так как не отрываясь работаю. Мой первый кактус, уже порядочный, выпускает новый лист, и я не дождусь, пока он развернется, и хожу около него, как кошка вокруг горшка со сметаной, даже потрагиваю его иногда, конечно нежно. Думаю, может быть, он задумался своим когтем и ему мешает что-нибудь раскрыться, но свернутый лист крепко обнимает еще росток-малышку, который внутри, и оберегает своими объятиями. Когда тот окрепнет, чтобы выносить свет и воздух, а также нашу земную пыль, тогда и старший брат развернется. Так развертывается и человеческая душа – лист за листом, и придет время, зацветет. Когда я был в твои годы, я не понимал еще, то есть не чувствовал такой радости при виде жизни, но теперь не то, и когда уже кряхтит мой позвонок и подагра стучит в костяк, но при виде этих растеньиц я чувствую козлиную радость и нахожу, что чтобы ни было в человеческой судьбе, жизнь, одним даже листом, все искупает. Эти растения прямо как звезды, и видя их, я испытываю ту же радость, как будто вижу солнце; особенно эти цветы-малютки хороши. Заводи себе листок, моя добрая государыня, и посматривай на него иногда – это чудо такое. Когда-нибудь дойдет, может быть, и до розового куста. Есть, говорят, что и зимой растут, в комнате, конечно. Моя работа идет ничего. Дело все в пере. У меня есть перо самое обычное, которыми все пишут, серебряное (рисунок пера). У него на конце такая штучка, вроде утолщения. Этим пером я могу работать, но оно все сточилось, а этими пионерскими я только порчу, они царапают и делают утолщения на концах <неразборчиво>, что мне не годится. Тех же, серебряных, в Мосторге нет, и вообще перьев нет. Может, у тебя где-нибудь сохранилось какое перышко, подари мне его. Пока я вернулся к перу «кактус», как я назвал его в честь своего цветка, и хоть оно уже совсем сточено, оно служит на пользу человеку, как и тот. <…>

Денег нет. В Москве избегаю бывать.

1935 г. <?>

 

 

111.

<…> Я все время провожу за работой, спешу ужасно и мало сплю. Но работа кропотливая и требует времени. Через несколько дней ее закончу, если все пойдет хорошо. Поставил в огороде чучело на устрашение цыплят. Пошла в ход старая рубашка и твой чулок. Цыплята боятся и уже не лезут нахально на грядки. Сделал выговор Пантере за ее безобразных цыплят. <…>. Поливал грядки. Табак уже развивает бутоны. Недели через полторы будут, вероятно, цветы. Дождей нет. Был за все время один. Вчера охотился за хлебом. Безрезультатно. Сегодня в 2 часа привезут как будто, ну, это все мало интересно. <…>

1935 или1936 г.

 

113.

22 окт.

<…>. Почему ты не пишешь? Если денег нет – привози Шекспира. Мои дела как нельзя хуже. Нету ни копейки. Ничего не предвидится. Не могу уехать к тебе, потому что без денег. Когда они будут, тоже не знаю, будут когда-нибудь, наверное. Важно, чтобы было 47 коп. в день. Я буквально пропадаю здесь, а ты, наверное, там. Сегодня написали Шаф., что отказываемся от договора в случае, если немедленно не будет заплачено, но надежды мало.<…>

1935 г. ?

 

 

114.

Пифагорейские стихи.

 

Прежде всего почитай бессмертных богов и славных героев,

Согласно обычаю, свято храни клятву;

Оказывай законное почитание и подземным демонам;

Уважай родителей и близких родственников.

Другом избирай себе того, кто достойнее всех.

Слушай добрые речи и внимай полезным делам.

Не враждуй с другом из-за легкого прегрешения

Доколе ты можешь, ибо возможность и должествование друг другу сродни.

Пусть это будет так: приучайся владеть собою

И ране всего своим чревом, и сном, и сладострастием       

И гневом. Дурного не совершай ни один, ни вместе

С другим, и более всего стыдись самого себя.

Далее приучай себя к справедливости в словах

И к тому, чтобы не поступать неразумно в чем бы то ни было.

И помни, что судьбою всем положена смерть.

К стяжанию или к потере земных благ будь равнодушен.

Несчастья, посылаемые демоническим роком, какие

Достанутся на твою долю, – неси безропотно

И сколько можешь, помогай залечивать раны, ибо

Судьба на добрых не посылает непосильных бедствий.

До слуха людского доходят многие дурные и хорошие толки,

Ты ими не смущайся, и пусть они не мешают твоему делу,

И чужую ложь переноси равнодушно.

То, что я скажу теперь, соблюдай пуще всего:

Пусть никто, словом или делом, не принудит

Тебя к тому, чтобы ты поступил против своего лучшего разумения.

Пусть сон не коснется нежных очей

Прежде чем ты не передумаешь о том, что ты сделал,

В чем погрешил, что совершил и чего не исполнил?

Не устыдись и радуйся, если свершил хорошее дело,

Об этом заботься и к этому стремись, и это люби:

Это направит тебя на божественный путь добродетели.

Клянусь тем, кто сообщил нашей душе четверицу

Источник вечной правды! Не принимайся за дело

И проси богов об удаче. Когда ты этого достиг, то

Тогда ты поймешь природу бессмертных богов

И людей, чем они отличаются и чем они соединены,

И ты познаешь закон о тождестве всей природы.

Так что ты не будешь делать невозможного и не будет

Для тебя ничего сокровенного. Ты поймешь также,

Что люди страдают от несчастий, в которых сами виноваты,

И не видят, не замечают тех благ, которые у них под руками,

Избавление от зол лишь немногие знают.

Так судьба ослепляет ум людей. Они подобны волчку,

Несутся в разные стороны, удрученные бесчисленными бедствиями, и

Не замечая губительной вражды, плачевной их спутницы,

Которую не следует вызывать, а по возможности избегать.

Зевс – отец от скольких бедствий избавил бы всех,

Если ты только научишь, какого демона им слушаться.

Но мужайся! Ибо и в людях есть божественная мера,

И священная природа, ведя их вперед, поучает их всему.

Если и в тебе живет эта искра, то ты примешь к сердцу мои волнения,

Излечив душу, спасешь ее от этих страданий,

Воздерживайся от той пищи, которую я указал, и строго следи

За очищением и освобождением души, рассматривая все в подробностях

Избрав верной руководительницей правильное мнение,

И когда покинув тело, ты полетишь в свободный эфир,

Ты станешь богом, вечным богом, неподвластным смерти.

1935г. ?

 

 

115.

<…> Моя любовь имеет созерцательный и мало деятельный характер. Я неподвижен и всякая боль мне кажется непереносимой, забывая то, что перед глазами. Я не имею настоящего права мечтать, думая о вещах в их вечных соотношениях, не ценю их страданий, сам желая избежать их во всех случаях. В общем, грубое паразитическое существо, и сердце робкое в самоотдаче самопожертвования. Тупица и хитрая шельма к тому же. На это нужен такой человек. Все-таки, если есть чувство, что есть хорошее и что ты можешь ценить, значит, не все еще потеряно. Самое, однако, трудное – примириться с мыслями о собственной малости, хоть и знаешь, что и та малость дана тебе другими и взята за их счет. Дверь Люцифера – это искусство. Как все мы, художники, требуем за свое сверхчеловечество – мы стоим больше. Надо захлопнуть эту дверь, может быть, вещи станут яснее. <…>

1934 или 1935 г. <?>

 

 

116.

<…> Сейчас я расстроен этими днями скверной суматохи и дрянной работы, совсем разбитый и всячески устал. Если бы я тебя увидел, я бы исцелился от этих скверных дней, это было бы как влага в пустыне, источник для человека в пустынной выжженной местности. Ум, мозг покрыт пылью, все серое кругом и сердце устало отзываться на толчки каменистой дороги. Если бы я встретил твой взгляд, огненный, сильный и вместе с тем мягкий и полный любви, все бы исчезло, как скверно написанный занавес, открывая волшебную глубину сцены. Иногда так трудно за плоскими ширмами нашей пятиминутной жизни сохранить чувство этой волшебной глубины и иногда контраст внешнего и внутреннего утомляет и приводит в замешательство, и их соединение кажется тяжелой гримасой, неуместной, как человеческое несчастье в среде деловых добрых граждан. Как в нашей жизни мало по-настоящему человеческого, отмеченного истинным чувством и мыслью. Как глубоко таит это в себе человек, и как глубоко это в нем таится. Если отнять все, что отмечено борьбой за существование и автоматических мозговых и прочих манипуляций, что останется часто от бедняги человека. Уловить человеческое в человеке – это охота труднее, чем на несчастных зайцев; и когда мягкий сердцем, молодой и желающий добра человек оборачивается в разные стороны, натыкается на всюду возникающие углы и стены без окон, без всякого света в них, его взгляд постепенно перестает быть способным воспринимать глубину и свет, и он становится постепенно в среду тупых углов. Поэтому охота за человеком приобретает важность: она пробуждает его в нас самих. Поэтому нас так трогает то, иногда самое незначительное, что почти неуловимо. Выражение раздумья, грусти, нежности, которыми отмечено это все, и дает чувство, что мир условных рефлексов – не все, что есть на белом свете. Недавно я видел чистильщика сапог, который сидел, расставив ноги, в глубокой задумчивости и ответил подошедшей и что-то у него спросившей женщине, не сразу поняв и медленно повернув к ней голову. В выражении отрешенности было человеческое, которое подняло его над этой декорацией. Это также редко, как живопись. Мы видим те же предметы, но вместо декораций и пустых схем чувствуем тайну и слышим те же звуки, но в них – новый голос. Когда человек ставится в искусственные условия ложной жизни, чем быстрее она, тем тяжелее он себя чувствует. Несчастная способность заменять схемами живые жизненные содержания делает несчастными людей. Но я решил подвергаться всяческим неприятностям, лишь бы быть в состоянии заняться своим делом, уехав хоть на некоторое время от этого танца смерти, в котором приходится быть и самому притоптывать и прихлопывать. И завтра, немного отдохнув, я буду, наверное, рад, что заложен уже первый к этому кирпич. <…>

1935 г. <?>

 

 

118.

<…> меня мучает совесть за то, что долго тебе не писал. Причина та, что и раньше: меня затрудняла усталость от борьбы с живописью. Утомление, даже до отчаяния доходящее, недовольство сделанным, к тому же ты высказала недовольство моими письмами. И когда чувствуешь, что ничего путного написать не можешь, еще труднее браться за перо. Если представить с каким ожесточением, болью и упрямством я часто действую, и как выходишь из этих сражений полумертвым от усталости, то не будешь строго судить. Вообще если начнешь судить меня, то я уверен, что живого места не останется, и, вероятно, это будет вполне справедливо, но ты сама добавь смягчающие обстоятельства. Сейчас я цепляюсь, как за соломинку, за возможность перед выходом в свет за заработком (хоть и сейчас я это должен иметь), за добыванием красок и обиванием всяких порогов, на что в теперешнем состоянии я почти не способен, даже физически. Истратить последние тюбики красок, на которые я гляжу с ужасом, так быстро они убывают. И вот оторваться от этого томительного, но все-таки единственного в своем роде сна, так как в нем появляются голоса света и надежды, нет никакой силы. А только войдешь, бесчисленные заботы жизни врываются со своей стороны и требуют внимания и сил, которых нет. Но благословенна жизнь, трижды благословенна, чтобы с нами не случилось. Жаль лишь, что у меня так мало сил, стойкости и гения.

Наши письма, я замечаю, приобретают минорную ноту, чаще раздаются жалобы. Я себя упрекаю за это, но отчасти это потому, чтобы внести больше правдоподобия в фигуру счастливого эгоиста, а потом усталость и невладение собой. Ведь так нужно иногда и постонать – это облегчает – о том, что болит, естественно говорить. По крайней мере ты жалуйся и печалься в письмах. Я думаю, что это лучше, чем точить про себя и носить все горькие мысли всегда с собой. Нападай на меня серьезно и высказывай все, что тебя мучает, оставь лишь мне возможность быть откровенным и, что главное, никогда не пиши мне «Вы». <…>

1934 г. <?>

 

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7

контакты ©2005
Hosted by uCoz